В.Ушаков
Перелом эпох тем болезненен, что в этот период ломается устоявшаяся картина мира, а поиск новой, которая адекватно отображала бы те или иные явления и давала понятное их описание, не столь прост. К тому же требование непременного единства, объединяющей всех идеи не совсем соответствует сегодняшним реалиям. Навряд ли такая идея или единая правильная картина мира, одна на всех, будут созданы. Мы слишком разные, разнятся наши жизненный опыт и уклад жизни, да и нас слишком много, чтобы свести понимание к единому стандарту или хотя бы к неким единым правилам описания, чтобы далее – плюрализм. А может иначе подойти к задаче и не искать правду на всех, а искать свое собственное понимание, которое позволяло хотя бы вести диалог со всем остальным миром и находить свое место в нем?
Вообще подходов к пониманию социальных явлений не так и много.
Один подход предполагает построение некоей рациональной картины миры. По сути, речь идет о том, чтобы нарисовать узнаваемую карту мира, отобразив на ней распознаваемые очертания материков и океанов. И обязательно на этой карте должно быть определено свое собственное место, а иначе ее незачем вообще рисовать. Вооружившись такой картой, можно отправляться в путешествие, зная, где можно проехать по хайвэю, а где придется надеть болотные сапоги. Конечно, помимо достоверности самой карты необходим и навык ее использования, чтобы не запутаться в условных значках, которыми испещрена вся карта, и знать, чему эти значки соответствуют на местности. То есть такой подход, в некотором смысле, предполагает систему двойного знания, когда одно и то же описание используется двояко. С одной стороны требуется умение наносить на карту топографические значки и правильно их читать в последующем, а с другой – уметь идти по карте, что далеко не одно и то же. Стоит только отметить, что таких карт рациональное сознание создает почти в неограниченном количестве, каждая из которых не обязательно совпадает с другой, потому как каждый по-своему учится ориентироваться на социальной местности. Могут меняться и масштабы описания, и «топографические значки», которые использует каждый создатель такой карты, так и способы привязки ее к местности.
Другой подход ближе мифологическому мировосприятию. Та же искомая национальная идея относится к разряду социальных мифов. Мир реальный и мир идеальный очень сильно разведены в социальном мифе. Мир в идеальном измерении – это мир должного, не того, как есть, а как должно быть. Это мир подвига во имя идеи. И это мир, где Золушка превращается в принцессу. В мире же реальном все происходит само собой и обыденно, но есть те точки преображения, в которых и совершается чудо, в которых грезы вот-вот станут похожими на мир должный. И все воззвания социального мифа адресованы не к реальности, а к должному. Но это не означает, что социальный миф неправильно выдает координаты местности. Отнюдь. Он по-другому мир видит, но тоже способен достаточно точно его понимать, различая должное и обыденное, да и само должное не есть нечто абстрактно благородное, в нем тоже узнаваема реальность. Но и социальный миф не бывает один на всех. Должное видится каждым человек по-разному. При этом социальный миф нередко становится инструментом манипулирования сознанием масс со стороны творцов этих мифов.
Помимо всего прочего, в современном мире сформировался еще один подход. Мы оказались в информационном потоке, который порой замывает берега устойчивых понятий и привычного миропонимания. Собственный опыт легко заменяется потоком фактов, который формируют СМИ. К этим фактам выработать свое отношение порой не так просто, хотя бы потому, что непосредственно твою жизнь многие события, отраженные в этом потоке, не затрагивают никак. И все же информационный поток становится элементом твоего собственного миропонимания, но он пребывает в каком-то абстрактном измерении, события которого наощупь так никогда и не пробуешь. И тем не менее он может подталкивать к твоим собственным действиям в твоем собственном жизненном пространстве, хотя прямой связи между тем, что отражено в информационном потоке, и твоей жизнью как бы и нет. - Вы когда-нибудь были в Бразилии? - Нет, но там очень много диких обезьян. - Амазонию вырубают и их становится все меньше. - Вступайте в общество защиты животных, вот вам адресок.
Но это все общие рассуждения о том, как попытаться сориентироваться на социальной местности и как обозначить координаты "идеи для себя".
* * *
Попытка делить современное общество на классы, страты, политические силы или какие-то еще социальные группы дает то или иное понимание. Вот только как в этом делении найти свое место, если искать его в таких глобальных координатах? Живу как живу – чем плох подход, и разве требует такое понимание чего-то еще? Но раз ищем и не очень удовлетворены тем, что происходит вокруг, значит требует. Вот только ответ чаще всего нужен попроще и попонятней.
Уклад жизни, среда обитания, формы взаимодействия в ней задают свое собственное понимание в большей мере, чем что либо иное. Даже своя собственная философская картина мира во многом будет опираться на них. Попробую очертить порождаемые укладом жизни и средой обитания различия, как и то, какое самопонимание они порождают. Конечно, при этом придется пренебречь социальной динамикой, которая влечет за собой изменение жизненного уклада, да и понимание своего места в мире тоже, и контуры деления обрисовать очень грубо, но для поиска идеи для себя этого вполне достаточно.
Земной уклад жизни. Сам жизненный уклад задан природным циклом. Неразрывность с природой формирует подчиненность ее ритму, да и самопонимание во многом остается таким же природным, очень далеким от рационализма. Можно объявить такой взгляд на мир архаичным, но вот только иной другой не дает такого острого чувствования природы и не очень пригоден для того, чтобы жить на земле.
Городской уклад формирует несколько иное миропонимание. Но городской уклад неоднороден. В нем можно выделить разные формы, связанные с различием места в обществе, так как помимо самой городской среды, в которой этот уклад формируется, социальные факторы начинают оказывать свое влияние.
Техногенный уклад. Сама же городская среда далеко не природная, но техногенная. Она во многом сконструирована рациональным сознанием. Техногенная среда требует постоянного ее поддержания в этом сконструированном состоянии, постоянно необходимы человеческие усилия для ее воспроизводства. Это не природа, которая сама себя восстанавливает. Даже наоборот, природа разрушает с течением времени техногенную среду. И жизненный уклад совсем иной, он подчинен городским ритмам. Деятельность, напрямую связанная с поддержанием и воспроизводством техногенной среды, точнее, с ее материальным воплощением, рождает совсем другой взгляд на мир и свое место в нем. В некотором смысле, этот взгляд механистично-рациональный. Даже возвращение на землю, если оно происходит, приводит к переносу такого рационального подхода, но уже на отношение к природе. Природу такой уклад жизни пытается сконструировать как бы заново, а не подчиниться ее ритму.
Социальный уклад. Средой обитания социального уклада является даже не город, а сам социум. Городская среда выступает, в каком-то смысле, лишь «временным» физическим вместилищем такого образа жизни, но сам уклад может быть распространен и за ее пределы. А собственная деятельность направлена при этом укладе исключительно на социум и средства к существованию опять-таки извлекаются из социума, а не из какого-то вида «техногенной» деятельности. Хлеб «растет» прямо на прилавках магазинов, а чтобы он там «рос», необходимо возделывать поле социума. И миропонимание «вырастает» аналогичным. В его основе социальная мифология (можно понимать ее и как идеологию), во многих чертах далекая от природных мифов, но в то же время сохраняющая саму суть мифотворчества.
Знание – сила. Это еще один уклад, не совсем укладывающийся в предыдущие, которые были описаны. Его особенность в том, что использование накопленных обществом знаний, распространение и генерирование новых является его сутью. Это отнюдь не только научная среда. Адвокат, учитель, врач, журналист – все они в той или иной мере взаимодействуют с человеческим знанием. И то, насколько они способные его применять в своей повседневной деятельности и вырабатывать новое знание, во многом определяет успешность их профессиональной деятельности. Обычно само по себе знание не понимается как нечто, способное формировать определенный жизненный уклад. Но в том то и дело, что знания могут представлять самоценность, тогда как для социального уклада (например, возьмем служащего) рутинность и регламентированность повседневных обязанностей отнюдь не предполагает необходимость получать, обрабатывать и преумножать человеческое знания. Интеллигенция, интеллектуалы, социальная прослойка - такие определения не в полной мере отражают специфику этого уклада. Ведь и «техногенный» уклад тоже требует в своей деятельности овладения теми или иными знаниями (что позволило бы выделить техническую интеллигенцию, например), но направленность усилий на материальную среду, а не на знания как таковые, отличает эти разные уклады.
К чему такое деление? Чтобы через различие жизненного уклада обозначить «идею для себя» и способы взаимодействия с иным социальным миропониманием. В обществе эти жизненные уклады распределены не одинаково. Но это и не важно. Важно другое – что каждый из них представляет из себя самодостаточный уклад жизни и в чем-то самодостаточное миропонимание. Причем внутри этих укладов нет никакой единой на всех идеи, эти идеи тоже различны. Это не некие сплоченные социальные группы. Существует и множество других отличий: национальные, политические, по уровню дохода, по месту в обществе – которые присутствуют внутри этих укладов жизни. Вот только влияние этих социальных факторов различается в каждом из укладов. Хотя, конечно же, деление очень специфическое. Совсем в чистом виде нельзя выделить все эти жизненные уклады. Важно лишь то, что такое обозначение жизненных укладов можно произвести, и важно то, чем они отличаются друг от друга в базовых жизненных принципах.
* * *
Так как же мы ориентируемся на социальной местности? Что является способом привязки к ней? Ведь никакой специальной экспериментальной проверки не происходит, чтобы выяснить кто мы и что мы и где наш круг, близкий нам по тем или иным представлениям и образу жизни. Все происходит как бы само собой. Но в то же время не совсем.
Ведь каждый из нас обладает определенным набором профессиональных навыков, у каждого свой собственный жизненный опыт, семейный опыт накладывает свой отпечаток, свое устоявшееся представление о мире. И первый шаг различения своего круга как раз и строится на основе совпадения этих факторов. Мы в другом узнаем себя по различным деталям, которые нам близки или же узнаваемы и принимаемы в своем собственном мироощущении. Но это личностная характеристика, она все же требует непосредственного соприкосновения с миром тех, кого ты отнесешь (или не отнесешь) к своему кругу. В некотором смысле, телевидение позволяет чуть расширить возможность непосредственно соприкоснуться с более широким кругом людей.
Второй ориентир на местности – это собственное отнесение к какому-либо социальному кругу, который становится референтным. С его мнением соотносишь свое мнение. Его оценки для тебя значимы. Кем являешься ты в нем, значимо еще более. Самоопределение может носить и широкое понимание: я русский, – и очень узкое: профессионал в таком-то деле, - быть политическим: на выборах голосую за такую-то партию, - но и различать по пристрастиям: болельщик той или иной спортивной команды. Просто таких способов соотнесения много, каждое из них присутствует в разных социальных измерениях. Конечно же, такой подход опирается на внутреннюю самооценку. Тогда как взгляд со стороны может давать совсем другую оценку. Стороннее отнесение к той или иной социальной группе, когда и само деление на социальные группы может различаться, возможно будет совершенно иным, не говоря уже об «объективном» подходе с позиции какого-нибудь всепобеждающего единственно верного учения.
Третий ориентир – обряды и ритуалы, те праздники, которые мы празднуем и которые мы считаем своими. Вообще этот ориентир порой бывает самым надежным. Общая радость и общие беды точнее всего дают распознавать своих и чужих. А по отношению к праздникам и определенным ритуалам, по тому, кто как на них реагирует, можно точно определить свою общность. Естественно, что совпадение не будет тотальным. Какой-то праздник общий для одного круга людей, но внутри этого круга уже могут быть различия по отношению к другому празднику. Тем не менее как раз обряды и ритуалы легко дают распознать свой круг.
Еще один ориентир. Наши жизненные цели и устремления, как и различение того, что должно, а что нет. Последнее уже больше относится к социальной мифологии: к различению уже не настоящего, а должного и идеального. Чего ожидаем от будущего, и какой его образ нам наиболее близок по внутреннему духу. Совпадение по целям и идеалам тоже формирует наш собственный круг, хотя этот круг не обязательно совпадет с другим нашим социальным самоопределением.
И последний ориентир, который можно обозначить как совсем модернистский. Информационный поток задает свою шкалу оценок. Каждое событие, каждый факт, озвученный СМИ, формирует простую шкалу «да-нет»: возмущен, принимаю, нейтрален к тому или иному событию; согласен или не согласен с оценкой (если это комментарий), предложенной по поводу тех или иных событий. В Интернете работа этого механизма очень заметна, традиционные СМИ не дают возможность столь быстро распознать «свой-чужой». Хотя там такое выявление происходит через механизм социальных опросов, которые дают представление об общественном мнении по тому или иному информационному поводу. Вот только в этих опросах происходит обезличивание, что несколько смазывает эффект различения «свой-чужой». Отметим лишь, что такое различение очень фрагментарно и предельно ситуативно, оно и живет лишь в потоке новостей, различение заметно будет колебаться от одного информационного повода к другому. А к тому же предшествующее деление быстро меняется, так как калейдоскоп событий очень быстро стирает старые оценки и порождает новые, и каждый раз по-разному будет происходить деление даже внутри одной и той же социальной группы.
Эти ориентиры тоже интуитивно понятны, но что дальше? Приходится признать, а сам перечень подходов как раз и говорит об этом, что единства на всех не получится, как и не найдется той точки отсчета, которая могла бы дать единственно правильный способ различать своих и чужих. Так как же все-таки в таких условиях искать «идею для себя»?
* * *
Тогда может «идеей для себя» могла бы стать попытка сшить эти разные пространства?
Но здесь придется еще раз остановить свое внимание на том, как были проведены эти различные социальные деления. Они сложились как бы сами собой, естественным путем. Эти деления – наши ипостаси как личные, так и социальные, такие, какие они есть. Но в государстве мы сталкиваемся с несколько иной ситуацией. Государство отнюдь не следует логике естественного деления. Та или иная социальная группа, находящаяся у власти, может и осуществляет деление общества по своим признакам. Обладая властью, она имеет возможность навязывать свои правила игры, которые отражают ее собственные интересы, в том числе и воздействуя на смещение границ различных социальных групп. Если перечисленные социальные различия опирались на попытку просто их описать и уж как таковыми их признать, то государственная модель исповедует иной подход. Властное сообщество свою волю и выдает за единую (то есть для него того естественного различения, о котором шла речь, как бы и нет), а волю других социальных групп, если они в чем-то представляют угрозу для властной группировки, стремится подавить.
Конфликт социальных воль гражданское общество стремится урегулировать признанием воли большинства (что и понимается под легитимностью власти) и в той или иной мере защитой прав меньшинства. Единственное различие состоит в том, что на какой-то промежуток времени (от выборов до выборов) признается право представителя большинства выступать от имени всего общества и предлагать обществу свои правила игры, тогда как меньшинство лишено этого права и оно выступает лишь от своего имени, но может попытаться стать большинством на следующих выборах.
В обществе не гражданского типа другие способы разрешения этого конфликта. В советской модели, а мы и сейчас продолжаем жить в рамках этой модели, преобладает силовое подавление с господством одной единственной идеологии. Внешние атрибуты «демократии» адресованы лишь внешнему миру, тогда как внутри работают все те же советские механизмы формирования власти. Единственная модификация советской модели состоит в том, что идеология заменена на понятие "государственный интерес".
И вновь возвращаюсь к вопросу о том, так что же тогда такое «идея для себя»?
Что хочу,
что могу
и что должен.
Такая модальная постановка вопроса видоизменяет подход к поиску «идеи для себя». Но прежде, чем ответить на эти вопросы, выделим другую модальность.
Попробуем нарисовать «карту» государства, отметив на ней его главные «материки». Но чтобы подход не расплывался, в качестве принципа «топографии» возьмем те основные критерии, которые относятся к понятию государственного суверенитета. Суверенитет, кстати, и означает в переводе с французского высшую волю. К тому же суверенные права государства по отношению к этим «материкам» это еще и те права, в которых оно стремится поддерживать единство и единственность своего права распоряжаться ими. Любое вторжение на эти «материки» со стороны иных суверенов рассматривается как покушение на суверенитет государства и вызывает жесткий отпор.
Первый «материк» суверенитета - это территория со строго определенными границами. Ценность территории как таковой во многом проистекает из средневекового отношения государства к землям, которыми оно владеет. Ведь основной ценностью как раз являлась земля, в первую очередь пахотная, которая и была источником богатства. Ее сохранение и преумножение было первейшей заботой государя. Для России помимо пахотных земель ценностью обладали также лесные угодья, которые были источником еще одной важной валюты тех времен - пушнины. Но ценность территории не только в земле. «Окно в Европу» в свое время не от прихоти прорубалось. Выходы к транспортным артериям (в основном к морским и речным) - тоже один из важных элементов жизнеспособного государства. Также ценна территория, точнее ее границы и удобные форпосты, с точки зрения военно-политических задач как раз для защиты самой этой территории. Защита территории и сохранение ее целостности всегда входили в задачу поддержания суверенитета государства.
Территория является первым «материком» государства, значимым уже тем, что на нее распространяется суверенность данного государства в распоряжении ею, как и установлении на ней своих законов. С точки зрения же «народа власти», территория государства есть то физическое пространство, на котором он устанавливает, реализует и стремится удержать свою власть.
Но стоит отметить, что территория при современном экономическом укладе теряет свою неоспоримую ценность и приобретает несколько иной смысл. Территория превращается в то место, где государством устанавливаются те или иные экономические правила игры и за использование которой для собственной предпринимательской деятельности (освоение рынков, например) государство взимает определенную территориальную ренту. Во многих же случаях границы государства становятся прозрачными для движения товаров, капиталов, технологий. Такое вторжение уже не полагается как вторжение «вражеских сил», ущемляющее суверенитет государства. Ценность территории перестает быть самодостаточной. Добавим еще одно соображение. Само дробление государств и образования множество новых самостоятельных и независимых, которое происходило весь двадцатый век, уже указывает на то, что территория как государственная самоценность (а соответственно большая территория как признак силы государства) теряет свой прежний смысл.
Второй «материк», который можно выделить на карте государства, - это единое гражданство. В первую очередь, конечно, подразумевается единство гражданства населяющих государство народов. Вот только понятие гражданства в чем-то экстерриториальное, оно распространяется и за пределы государственной территории, позволяя предъявлять государству требования к своим гражданам, находящимся за его пределами. Гражданский «материк» формируется установлением на нем единого кодекса прав и обязанностей. Гражданско-правовое регулирование является может быть одним из самых главных инструментов в руках «народа власти», так как именно за ним закрепляется если не установление, так уж непременно поддержание его в работающем виде. Отмечу лишь, что, говоря о «народе власти» в контексте рисования «карты» государства, я разделяю государство, как систему, и «народ власти», как приводящий в действие эту систему.
Граждане и есть тот человеческий ресурс, который «потребляется» государством взиманием налогов и податей, установлением повинностей (воинской, например), формированием правового пространства, вообще распоряжением этим ресурсом согласно государевым запросам. Конечно, гражданство предполагает не только повинности, но и права граждан, хотя размер этих прав не до конца вольно устанавливать само общество. Общественный договор как договор граждан о своем жизненном укладе во многом является чисто теоретической конструкцией. Если по горизонтали гражданские отношения еще находятся в том или ином балансе, то по вертикали это бывает крайне редко. По большей части права приходится отстаивать, их безусловное признание почти никогда в «природе» не встречается. Для полноты картины можно также припомнить и механизмы ограничения прав, вполне законные. Например, это касается несовершеннолетних, чьи права до достижения ими соответствующего возраста делегируются их родителям. Другой пример - это ограничение прав осужденных.
С позиции «народа власти» гражданский «материк» не един с точки зрения возможности им распоряжения. Представляя систему, «народ власти» через правовой механизм имеет довольно большие возможности в использовании гражданского ресурса для своих целей, но с другой стороны - сами «представители «народа власти» в частной жизни выступают как обычные граждане. Но в этой частной жизни они уже заинтересованы в защите своих прав, на которые в любой момент может посягнуть любой другой представитель «народа власти», находящийся в данный момент и в данной ситуации при исполнении.
В современных условиях гражданство тоже несколько расплывается в своем единстве. Существует механизм двойного гражданства, что позволяет «двойному» гражданину выбирать в пользу какого государства предпочтительней склонить свою голову. Во многих случаях отсутствие вообще гражданства тоже не слишком обременительно. Меньше прав у такого безгражданина, но и меньше обязанностей, а в повседневной жизни это не слишком сильно сказывается. Да проживание за пределами своего государства несколько снижает гражданское бремя, хотя с другой стороны ограничивает в возможности предъявления своих прав в государстве, в котором непосредственно проживаешь. С точки зрения податей размытие гражданской безукоснительной подчиненности происходит, условно говоря, благодаря офф-шорному уходу от налогов, как внутри страны, так и за ее пределы.
Следующий «материк», по отношению к которому государство стремится сохранить свои единство и единственность, - это распоряжение материальным ресурсом, в том или ином виде имеющим отношение к данной территории. Под этим понимается единственность права на установление экономических правил игры, на распоряжение недрами и природными ресурсами, как и распоряжение землей: пахотной и землей вообще. Но ключевым в понятии материальные ресурсы является не их материальность, а то, что они есть продукт человеческого труда. Те же полезные ископаемые ценны лишь потенциально и их ценность становится реальной, лишь когда они добыты, то есть приложен человеческий труд. Также и пахотные земли ценны не сами по себе, а урожаем, который на них собирается или который потенциально можно на них вырастить. В гражданском обществе материальный ресурс, находящийся в ведении государства, уменьшается на величину суммарной частной собственности, которая в том или ином виде неподконтрольна государству. Но и это достаточно условно, так как государство стремится взимать свою материальную ренту в виде налогов на собственность, природные ресурсы, землю, прибыль от хозяйственной деятельности, как и оно остается главным регулировщиком правил экономической игры и стремится это право закрепить только за собой.
Этот материальный «материк» тоже все меньше сохраняет свою суверенность в современных условиях. Он перестает быть самодостаточным. С одной стороны, формированием транснациональных корпораций теряет свою единственность право государства на установление экономических правил игры, да и налогов тоже, так как ТНК как бы размыты по множеству государств и они в чем-то становятся экстерриториальными образованиями или скорее экс-государственными. С другой - сам материальный ресурс не тождественен понятию экономической мощи, которая сегодня во многом определяет полноту суверенитета. Вывоз капитала, технологическая оснащенность, развитие сферы услуг и международной торговли вместо непременных тяжелой и тяжеленной промышленности «подрывают» устои в самоценности материального ресурса.
Очень важным элементом суверенитета выступает единство валюты и право на эмиссию денежных средств. Этот «материк» во многом позволяет держать в своих руках очень многие нити хозяйственной деятельности. Монетарная политика является исключительной прерогативой государства. Недаром же фальшивомонетничество приравнивается к наитягчайшим государственным преступлениям. Любая утрата контроля над денежной политикой может легко обернуться не просто экономическим кризисом, но и потерей власти.
В то же время мы видим и обратные процессы, когда единство денежной системы размывается хождением иностранной валюты. А хождение множества валют уже лишает какой-то части суверенитета, так как регулирование размера эмиссии этой валюты осуществляются за пределами данного государства и в интересах страны-эмитетнта. Еще одним ослаблением единства этого «материка» выступает во все возрастающих количествах хождение различных ценных бумаг, которые при определенных условиях могут выступать также средством платежа. Но эмитентом этих бумаг выступает далеко не государство и не оно обеспечивает хождение и поддержание их курсовой стоимости. Когда размер общей капитализации ценных бумаг оказывается сопоставимым с денежной массой в той части, где они могут являться средством платежа, то единство денежной политики становится под вопросом. Бумажки МММ как раз этим и подрывали устои государства, пусть и в малых еще объемах.
Еще один «материк» - это единство языкового пространства. Но это скорей не столько государственный «материк», сколько общественный, так как речь идет об единстве государственного языка, хотя можно достаточно привести примеров двуязычных и более язычных стран, что отнюдь не подрывает единство информационного пространства и требований к языку государственного делопроизводства. Хотя основной смысл языкового суверенитета в большей степени касается скорей таких тонких материй, как правильное и адекватное толкование различных правовых и нормативных актов, когда «твоя-моя не понимай» может стать препятствием для единого исполнения законов государства.
Единство идеологии. На этом «материке» и происходят основные баталии современного государства. Ведь единство идеологии - это не только механизм идеократии, как то процветало в советские времена. Даже гражданское общество зиждется на единстве идеологии - идеологии права как своей собственной государственной основы. То есть при всем декларировании свободы мнений есть непременная сфера, где разных мнений быть не должно. В гражданском обществе этим мнением выступает признание приоритета закона, а не каких либо иных норм, например, религиозных. Ведь и свобода совести, и религиозные нормы тоже должны быть отражены в законе, иначе они просто не принимаются как регулятор социальных отношений. Отказ от признания приоритета закона преследуется также нещадно, как и любое другое преступление. Такому идеологическому преступлению тоже найдется место в законах, например: отказ признавать законы может толковаться как призыв к насильственному свержению власти.
Заметим, что в прошлые времена идеологическая принадлежность была почти равна понятию гражданства. Для Российской империи гражданство было тождественно принадлежности к православию. Инославные не пользовались той полнотой прав, которой обладал всяк официально принявший православную веру. Для советского периода понятие гражданин страны Советов во многом определялось приверженностью марксизму-ленинизму. А публичный отказ признавать эту идеологию был сопряжен с возможным ограничением гражданских прав, на чем и взросло целое диссидентское движение. Так же и для национальных государств в момент их образования идеология нации становится господствующей, а, соответственно, принадлежность к титульной нации дает несравненно больше прав, чем принадлежность к национальному меньшинству.
Так что претензия на поддержание единства идеологии будет иметь несколько разный смысл в зависимости от того, насколько в обществе устоялась та или иная идеология. Одно дело, когда власть и общество придерживаются в чем-то сходных идеологических принципов, тогда разрыва нет. Но когда власть движима двоемыслием, когда публично декларируемая идеология и внутренняя шкала ценностей «народа власти» не совпадают, то это непременно ведет к тому, что «народ власть» начинает пытаться поддерживать единство необходимой ему публичной идеологии уже в чем-то насильственными методами. Такая же ситуация складывается и в переломные периоды, когда в обществе бурлят идеологические споры и приверженцев разных идеологических моделей государства примерно поровну.
Стоит отметить, что для поддержания единой идеологии государство стремится сохранить контроль над информационным пространством. Хотя бы в той части, чтобы подача нужной официозу информации и толкование тех или иных фактов деятельности государства удерживалось в рамках государственной идеологии. Инакомыслие уже тем опасно, что подрывает устои власти и само подчинение общества власти все время ставит под вопрос.
Вот только стоит заметить, что взаимопереплетение различных культур в современном мире сегодня таково, что на рынке идей одновременно предъявлено сразу множество государственных и социальных идеологий. Причем они предъявлены не только в виде декларируемых лозунгов, но и положены в основу функционирования разных государств. Но такая ситуация поддерживает бурлящий котел переходного периода как бы все время, а общих принципов, признаваемых всем обществом, оказывается очень мало.
И последний «материк». Право на насилие. Вот уж в чем «народ власти» поддерживает свое неукоснительное право, так в праве на насилие. Вооружен только «народ власти». А уж это и подразумевает, что только он может использовать вооруженную силу для защиты своих интересов. Причем разоружение остального общества вызвано не только тем, что мы, мол, народ миролюбивый, но и тем, что только при отсутствии вооружения общества противодействовать силовой машине власти будет просто некому. Подразумевается, что система и нас должна брать под свою защиту, не допуская на территории государства иных форм насилия, но в тоже время при несовпадении интересов власти и общества механизм вооруженного насилия может быть и направляется против общества, тогда как у последнего нет средств себя защитить в этой ситуации.
Итак, главные «материки», которые определяют суверенитет государства, поддерживаются им как нечто единое, оберегаются в этом единстве и определяют саму суть государства: территория, гражданство, недра и материальные ресурсы, единая валюта, единое языковое пространство, единая идеология и право на насилие. И в поиске «идеи для себя» как раз по отношению к этим «материкам» предстоит обозначить свою модальность: что хочу, что могу и что должен.
Хотя лежащий на поверхности выбор можно очертить заранее. Это либо принятие существующей системы как должной: куда деваться, государство - это государство. Либо вхождение в «народ власти». Либо попытка сопротивления государству, но только во имя чего? Один вариант - объединение единомышленников во имя взятия власти, раз эта почему-то не устраивает, и, как может оказаться, при удачной попытке стать точно такой же властью, то есть раствориться в «народе власти», самому лишь приподнявшись чуть-чуть над ним. Другой вариант сопротивления - это непрестанное отстаивание своих прав, то есть попытка все же утверждения принципов гражданского общества, когда признаются не только права большинства, но права меньшинства признаются не меньше и они тоже охраняются государством. Процесс долгий и с непонятным исходом. Либо уход от государства, в некотором смысле, во внутреннюю эмиграцию.
Принять, бороться или уйти. Пока такой выбор обозначился. А есть ли иной выбор?
Что хочу, что могу и что должен.
Идея государства для себя.
Для начала необходимо обозначить свое собственное расположение на «карте мира». Именно с этой точки «карта мира» раскрывается под своим определенным углом. И чтобы не увязнуть в деталях, обозначу ее только в самых общих чертах.
Русский, что можно соотнести с русским типом мышления, менталитетом, исторической памятью и традициями, русским языком как первым и основным. Гражданин России, что влечет за собой определенный круг прав и обязанностей, как и статус этого гражданства не только внутри государства, но и во внешнем мире. И последнее - можно обозначить как принадлежность к «народу знания».
Территория «моего государства». Территория ценна, в этом измерении, возможностью свободно перемещаться по миру и не только внутри государства. Конечно, это понимается как потенциальная возможность, так как реальное хождение по миру вовсе не обязательно. Сама возможность превыше всего. Вторая ценность территории - эта то место на карте, где нынче ты находишься. И еще одна - твоя принадлежность к малой родине, которая твоя и только твоя. Глобализм понятия территории в рамках существующих государств размывается в подобном определении. Но отношение к традиционному государству изнутри «моего государства» - это уже следующий вопрос: что могу и частично - что должен.
Гражданство. Гражданство традиционного государства - это целостная система предписаний: кто ты, что можно, что нельзя и что должно. Кто ты - предписано в большинстве случаев от рождения, когда природный фактор становится фактором социальным. Что должно - перечень «долгов» гражданина перед государством, которые он должен на себя взять. Что можно и что нельзя - права и обязанности: права, которые ты можешь реализовать или защитить, если на них кто-то покушается; и обязанности, главная суть которых заключается в не посягательстве на права других граждан.
«Мое государство» гражданство формирует на основе самоопределения, даже если оно дано тебе от рождения: причем самоопределение задает принадлежность не к одному «государству», а к множеству. Каждая социальная группа, к которой ты себя относишь, и становится одним из твоих гражданств. Переплетение этих гражданств в тебе самом. Национальность, принадлежность к «народу знания», малая родина, профессиональные навыки, альма-матер, семейное положение, социальный статус и т.д. - каждое из них есть одно из «гражданств». Но каждое такое «гражданство» формируется на основе своего собственного «общественного договора», накладывает на тебя свои права и обязанности, свое наказание за пре-ступление выработанных норм в каждой из этих социальных групп, как и свою форму самоопределения и место в ней.
Отметим только, что такое гражданство выходит за границы традиционного государства и в тоже время по некоторым понятиям уже гражданства традиционного (семья, например). А выход за границы традиционного государства можно привести на примере выбора СВОЕГО информационного пространства, которое может спокойно включать источники, имеющие совершенно произвольную территориальную принадлежность. Кстати, тоже самое можно сказать и о профессиональном «гражданстве», как и о некоторых других. В каком-то смысле, такая множественность гражданств вбирается в самоотнесение себя к «народу знания».
Материальный ресурс. Главный материальный ресурс «моего государства» - знание. Но так как речь идет именно о материальном ресурсе, то и знание-ресурс имеет свою специфику. Это несколько иное понимание, чем такое знание можно было бы отнести только к знанию научному или технологическому. Знание-ресурс - это такое понимание предмета, которое позволяет само знание трансформировать в ЛЮБОЙ материальный ресурс. Само знание-ресурс имеет несколько своеобразную специфику, уже по своей структуре вбирающее в себя и природное, и материально-научное, и технологическое, и социально-организационное знание в традиционных координатах.
К тому же вопрос о материальном ресурсе в «государстве знания» связан с множественностью экономик, когда сами экономики могут стать объектом их понимания, разработки их ключевых понятий, формирования, привязки к реальным материальным ресурсам и освоения их обществом. Не какой-то один единственный хозяйственный уклад как единственно правильный, а такой, какой конкретно подходит для конкретных задач общества, которые, естественно, могут меняться с течением времени и быть разными для разных «материков», так как различны и реальные ресурсы, которыми обладают эти «материки».
Валюта «моего государства». Деньги - это знаки мира материального в сфере социально-экономических отношений. Для «моего государства» исходное понимание денежной системы - это многовалютная система, причем каждая из валют довольно точно локализована в сфере ее применимости.
Скажем, такой товар, как идеи, тем характерен, что обмен идеями преумножает его обладателей по мере того, как идеи становятся известны все более широкому кругу. Тем и отличаются идеи от обычного товара, для которого обмен всегда связан с физическим переходом товара из рук в руки. Причем такой переход разбивается на приобретение товара и утрату денежных знаков, выплаченных за товар, при покупке и, наоборот, приобретение денежных знаков и утрату товара при продаже.
Тогда «валюта» для хождения идей - это свои знаки идей, несколько иные, чем денежные.
Другая локализация валют может быть ограничена характером социальных операций, обслуживание которых они обеспечивают. Например, товарный оборот достаточно хорошо обслуживается традиционными денежными знаками. Но совсем иной смысл может приобретать «валюта» при хождении для обеспечения производственной деятельности.
Также вопрос монетарной политики связан и с территориальной локализацией валют, и с механизмом конвертации всего множества валют. Такой подход ведет к отказу от единой и непогрешимой валюты, как единственного бога экономизма. Но смысл многовалютности в том, что различные функции денег просто разводятся по своим сегментам. А локализация их хождения также локализует и возможные кризисные явления, связанные с несоответствием глобального хождения валют локальности их применения, когда они оказываются при глобализации оторванными от реальных экономик, внутри которых они призваны надлежащим образом функционировать.
Язык «моего государства». В широком смысле под «государственным» языком понимается язык знания и язык диалога культур. Исходно для меня, что естественно, это язык русский. Как и исходные понятия формируются в нем же, как и сам тип мышления во многом связан с русским миропониманием, отраженным в русском языке. Но язык знания и диалога культур - это скорей не язык какой-то конкретно национальный, хотя за основу может быть принят как раз очень конкретный (как существует же язык международного общения - английский, или язык дипломатический - французский). Это язык адекватного перевода понятий из языка одной культуры на язык другой, перевода понятий из одной сферы знаний в любую другую. В нем ключевым являются переводимость понятий и поддержание диалога культур.
Идеология «моего государства». В том и суть господствующих идеологий, что они непременно идеологии предписывающие. Они не просто ограничиваются констатацией того или иного знания или же понимания должного, а обязательно влекут за собой жесткие предписания пастве. А творцы идеологий как раз и видят себя в роли пастухов, да и сами свои изыскания формулируют не в виде знания для себя, а в виде руководящих указаний. (В Интернете очень заметен этот стиль, а когда паства не принимает подобные руководящие указания, творцы интернет-идеологий готовы проклясть всю паству, не желающую идти за пастухом.)
В «моем государстве» идеологией выступает наличие «идеи для себя» у его граждан, а сам механизм поддержания диалога становится центральной идеей такой идеологии. Но диалог этот не произвольный во имя простого обмена репликами, лишь бы не стихал общий гомон. В нем центральной идеей выступает поддержания такого диалога, который бы работал на раскрытие ключевых понятий (сгустков смысла): их генерирование, обнаружение, выделение в информационном потоке и раскрытие их содержания в возможной их полноте.
Даже если эти понятия подвергаются отрицанию, то это только подчеркивает их значимость и существование до тех пор, пока они остаются в центре внимания. Умирание понятия - это исчезновение его из идейного диалога. Но смерть понятия - это не уход от его обсуждения, а невозвращение к его новому раскрытию. Как и критика - это скорей способ установления пределов тех или иных понятий, границ их применимости, а не их отбрасывание.
Во всей полноте такая идеология начинает работать, когда ключевые понятия начинают обрастать множественностью смыслов и толкований, отрицаний и принятий. Эти понятия не вечные на все времена, они включены в поток жизни. Сама идеология становится, в таком смысле, идеологией принятия, а не предписания. Хотя это уже в чем-то и не идеология, а диалог, поток идей и смыслов.
Поддержание подобного диалога становится ключевой задачей идеологии «моего государства». Выработка же конкретных решений, которые необходимы для «моего государства», - это ... конкретный временной срез подобной идеологии. Остановись, мгновение - остановка потока идей в конкретной ситуации и создает прочную основу для принятия «государственных» решений и восприятия их «гражданами» как должных, а не произвольных решений.
Право на насилие. Насилие - это, казалось бы, физически ощутимое действие, которому противостоять, если ты не вооружен и не можешь дать адекватный отпор, невозможно. Все это так и ... вооружен и тем уже опасен. Но механизм принуждения и противодействия физическому насилию может быть иным. Раз уж речь идет о «государственном» насилии, то на этом уровне и надо вести речь о нем.
Как древний человек научился противостоять «насилию» хищной природы? Прорыл ров и построил изгородь, отделив такой городской стеной свою среду обитания, что лишило возможности хищникам проникать в его город, либо заметно ее ограничило. Да и воспользоваться продуктом человеческого труда для дикой природы оказалось невозможным (например, человеческое жилище и орудия труда для дикой природы непригодны).
Современное оружие сложно технически в изготовлении, но курок пистолета «заточен» под палец любого дикаря. И на применение такого «заточенного» оружия не накладывается никаких моральных ограничений, как и не требуется никакого даже минимального уровня знаний. Так что насилие оказалось оснащенным по последнему слову техники, раз уж техника сама нисходит к тому, чтобы приобщить дикаря к современному оружию, «затачивая» его как раз под него. И если уж хочет «народ знания» обезопасить себя технически, то и разработка оружия должно быть адекватной, чтобы его применение уже включало бы хоть какой-то порог (своего рода техническая городская стена), а не приспосабливаться лишь под простой навык дикаря нажимать на курок. Но это фантазийный подход стратегического плана.
Другой подход состоит в том, что знание - сила. Оружие ведь стреляет лишь в ту сторону, куда оно направлено. А умение развернуть его в другую сторону - вот в чем задача. Оружие «противника» дОлжно уметь разворачивать против него самого. Подобное военное «знание» особого рода. Только так можно противостоять современному государству насилия или же быть вооруженным с ним на равных. Сместилась во многом сама линия фронта, войны приобрели другой характер. Так что уметь себя защищать - это тоже задача знания в «моем государстве», но знания особого.
Так что совокупный государственный суверенитет «моего государства» (его еще условно можно назвать государством народа знания) должен уметь не только себя провозглашать, но и поддерживать и защищать. Хотя, надо отметить, что заметно видоизменилось само понятие суверенитета в этом государстве.
Это был ответ на - что хочу. Но есть еще - что могу. А в рамках ответа на него возникает уже необходимость понимания того, как взаимодействовать с сегодня существующим государством и его «народом власти». И следующий уже вопрос - что должен.
Что могу?
Ответ на этот вопрос не рождается сам по себе. Необходимо вновь поставить вопрос о том, что есть власть. Попадая под жернова власти, и можно только понять, что ты можешь. Но власть неоднородна. Разные культуры порождают разное понимание власти, как и разный механизм ее реализации.
Попробую выделить разные ипостаси власти.
Власть как старшинство. Такое понимание берет начало в семейной иерархии и переносит это понимание в общество. Семейное старшинство, власть старших в семье естественны по своей природе: жизненным опытом, заботой о младших и уважением старших. Власть старших не требует специального подкрепления. Есть и есть. Вот только общество не семья и такая социальная иерархия, как принцип власти, опирается уже на традицию. Наши предки так жили и нам завещали. И принятие такой власти в обществе тоже во многом естественно: уважение к старшим его основа. Смена же власти во многом тоже естественна - сменой поколений. Либо уходом туда, где нет еще никакой иерархии. Но и там она формируется тоже на основе старшинства - старшинства сложившегося в данной конкретной ситуации.
Власть как служение. Служение, как принцип власти, непременно требует религиозного обоснования. Само служение понимается как служение высшим силам, а сами жрецы власти обособляются в отдельную касту. Приобщение к касте не произвольно, но и покинуть ее также невозможно. Служение требует исполнения долга и следование долгу становится главным принципом власти. Вот только социальное принятие такой власти возможно, лишь когда общество готово следовать такой религиозной доктрине, а кастовое деление пронизывает все общество, а не только выделяет власть в отдельную касту. Но и смена власти при этом тоже невозможна, как невозможно отменить или «сменить» высшие силы.
Власть как сила насилия. Власть сильнейшего. Власть, установленная силой оружия, не требует особого разъяснения. Побежденные принимают власть победителя. Вот только удерживать власть штыками намного сложнее, чем ее захватить. Ведь если на силу опирается власть, то сила постоянно требует подтверждения. Стоит «одрябнуть» штыкам, как неподчинение не заставит себя долго ждать. Потому силовая власть для своего удержания стремится облечь себя в традицию, чтобы уже традицией заменить штыки. Да и такая власть требует надзирателей за исполнением любого решения власти порой столько же, если не больше, скольким исполнителям оно будет адресовано. А там, где действует голая сила, смена власти происходит тоже силой. Приходит новый повелитель и забирает власть по праву сильного, не считаясь ни с чем.
Власть как управление. Эта форма власти опирается на рациональное понимание власти и задачи себе ставит соответственные. Управление (как власть) выделяется в особую форму деятельности для координации усилий общества во имя достижения каких-либо целей. В этом понимании управление не выделено в нечто стоящее над другими видами социальной деятельности. Оно лишь еще один из видов в социальном «разделении труда». А сама эта специфическая форма деятельности сопряжена с целеполаганием, риском принятия решений и ответственностью за достигаемые результаты. В социальном масштабе власть, как управление обществом, подразумевает, помимо всего прочего, еще и разделение властей на исполнительную, законодательную и судебную. С точки зрения управления, такое деление вызвано не желанием удержать какую-либо ветвь власти от узурпации власти, а тем, что такое разделение позволяет наиболее оптимально решать управленческую задачу, как раз в силу разной специфики деятельности каждой из ветвей власти. Работает уже логика профессионализации самой власти.
Власть злата. Задача управления может приобретать и вырожденные формы, когда один из инструментов управления по какой-то причине начинает пониматься как самодостаточный. Всю куплю, - сказало злато. Деньги и становятся властью, когда власть понимается как товар, а продажность ее служителей определяется лишь количеством нулей на денежных знаках, предъявленных к оплате за этот товар. Но купленная власть с той же легкостью может перекупиться. А управление сводится лишь к цене за те или иные «услуги», которые необходимы власти. Такая власть обычно безумно дорога и тем уже неэффективна, так как нет ни одного, самого простого, дела, которое можно было решить не прибегая к выплате мзды. Обычно власть злата сметается силой, либо разваливается сама собой, когда денежный поток иссякает.
Власть приказа и системы. Ее основная мощь в машиноподобии. Власти и опирается на то, что все мы винтики большой машины, а ее работа строится на приказной форме запуска ее в действие. Машина каким-то образом была выстроена, а дальше она перемалывает любое решение в соответствии с ее внутренним устройством. А приказ - это лишь способ приведения этой машины в действие. И подчинение ей не персонифицировано: это не чья-то личная прихоть, а так устроена сама машина власти. Подчинение такой власти - это не совместное решение какой-либо совместной задачи и даже не столько подчинение силе, а подчинение машине, винтиком которой ты являешься
Власть всевластия. У этой модели власти библейские корни. Всевластный и всемогущий бог, чья и только чья воля господствует в мире. И правитель, опирающийся на такое понимание, действует точно также. Его воля превыше всего. Предельный смысл власти всевластия в праве распоряжаться чужой жизнью и смертью. Такая власть сакральна и она не подвластна пониманию простым смертным, если следовать сути подобной доктрины. - Если бога нет, то все дозволено. А если бог есть, то КОМУ дозволено? И тоже всё? Наместнику бога на земле дозволено? Или, может, избранному Им «народу власти»? Суть власти всевластия как раз во вседозволенности правителя и нет над ним иного суда, кроме божеского, а значит, и нет над ним суда человеческого. Пастве же недозволенность: безусловное (без всяких условий) принятие власти и недозволенность в проявлении собственной воли под страхом кары божьей. Власть всевластия универсальна, так как у нее нет никаких внутренних ограничений, раз ее собственная воля должна быть признана обществом как высшее начало и нет над этой волей ничего более. И смена власти происходит лишь сменой формы всевластия: годится любая идеология, лишь бы она включала в себя всевластие правителя или хотя бы подразумевала его. Сам же механизм такой власти опирается на обособление «народа власти», а внутри себя он и решает, кто кого волее.
И еще одну форму власти мог бы выделить. Власть, опирающаяся на авторитет знания. Власть как идея власти. Вот только знание власти не может быть произвольным, так как такое знание должно быть решительным - способным к принятию социально- ответственных решений. Власть, способная отвечать и знающая как это делать.
Ипостасей власти оказалось достаточно много. Каждая из ипостасей не присутствует в обществе в идеально чистом виде. Власть вбирает в себя многие начала. Но у каждой ипостаси свои МЕХАНИЗМЫ осуществления власти. Сталкиваясь с властью силы, можно ожидать одного варианта развития событий и характера принимаемых решений, но совсем иной характер властных решений будет при власти злата, а силовые механизмы при этой модели власти будут пробуксовывать, даже если попытаться применить силу (за применение силы тоже платить придется). Технологии власти разные. И меж этими технологиями непременно есть зазоры.
Еще на что стоит обратить внимание в поиске ответа на вопрос «что могу», так это на то, как само общество себя понимает в разных культурах, так как социальное самопонимание заметно будет влиять на выбор конкретной конфигурации власти.
Западное общество отдает приоритет личности. Социум и понимается как сложение миллионов равноправных воль. Но индивидуальные воли разнонаправлены, их уравнять в единое начало невозможно при таком подходе. И требуется хоть какое-то ограничение на личное всеволие, и в то же время для того, чтобы общество действовало хоть как-то едино, требуется социальное согласие по ключевым вопросам. Механизм выработки, принятия и поддержания такого согласия как раз и заложен в концепцию гражданского общества. Иначе, если все же признавать приоритет личности, скопище индивидуалистов просто развалит общество. А война всех против всех будет повседневной нормой.
Восточное понимание не дарует личности подобный приоритет. Как раз наоборот, индивидуальность не значима. Общество признается как более высокая ценность. Изначально уже полагается, что личность - это лишь часть общества, его малая величина. Точнее даже, самодостаточной личности нет вообще, в ней лишь отражено общество в целом, а член общества - это только одна из функций большого социального организма. Причем такое понимание не есть какое-то искусственное и противопоставленное западному пониманию. Нет, вырви человека Востока из большого целого, и он не сможет СЕБЯ воспринять: он воспримет тогда себя покинутым, выброшенным из жизни. Он часть целого, но не целое есть сумма индивидуальных частей.
Такое разное самопонимание порождает разный запуск механизмов власти. Меняются и способы воздействия власти на общество во имя ее самоутверждения в нем. Убеждение, принуждение, подчинение, следование традиции, свободное мнение - по-разному будут сочетаться между собой в обществе западного и восточного типов.
Раз уж речь идет о "моем государстве", то стоит на проблему взглянуть не только под углом власти и внутригосударственных дел, но и оценить, что означает суверенитет в межгосударственных отношениях. Насколько линия власти внутри страны различается с отношением к другим странам и их суверенитету. А уже свершившийся распад единого государства на отдельные удельные княжества предоставляет очень обширную пищу для размышлений. И пройдусь вновь по тем «материкам», которые были оценены при рисовании «карты» государства.
Внутри страны территория государства рассматривается как единая и неделимая. А покушение на территорию государства - это уже покушение на его суверенитет. Неприкосновенность границ является одним из краеугольных норм международного права. Такой подход декларируется как невмешательство во внутренние дела, а само по себе невмешательство является отражением концепции государственного суверенитета и распространением его на все те сферы, которые относятся к суверенным правам. И это уже первое знаковое отличие внутригосударственного и межгосударственного регулирования.
Разграничением территориального суверенитета и, как следствие, ограничением свободы перемещения выступает государственная граница - конкретное физическое разделение государств. Отметим лишь небольшой нюанс. Географическое пространство по отношению к возможности перемещения по нему разграничено естественным образом: реки, горы и моря. Государственное же разграничение формирует границу несколько иначе, оно не столько привязано к географическим координатам, сколько параллельно физической границе проводит разграничение еще в нескольких измерениях: происходит разграничение языковое, действия законов на данной территории, власти, гражданства, хождения валюты, права на применение силы, создается таможенный барьер.
Чем существенным отличается внутригосударственная территория? Возможностью свободно перемещаться по ней. Пограничное разделение уже формирует определенный барьер для такого перемещения. Даже открытая граница все же остается границей, так как потенциально статус ее всегда может быть пересмотрен. И платой за свободное перемещение становится признание установленных на этой территории норм. Причем нормы в свободе перемещения могут существенно различаться для граждан своего государства и неграждан.
Различие же между административными границам внутри государства и межгосудаственными границами состоит в том, кем устанавливаются эти границы, и насколько сами границы являются прозрачными. Внутригосударственное деление происходит централизованно и подчинено единому регулированию, а сами границы являются для центральной власти во многом отсутствующими. Они если и существуют, то только с точки зрения различия территориального управления и субъектов этого управления (местной власти). Межгосударственная граница - это непременно ДОГОВОРНАЯ граница, как бы до момента заключения договора она не устанавливалась. То есть требуется непременно согласие обеих сторон на ее установление. И прозрачность этой границы для свободы перемещения носит тоже характер договорной.
По сути, государственное разграничение - это территориальное разграничение ВЛАСТИ, потому как все остальные характеристики, связанные с пограничным разграничением, не требуют непременной привязки к физическому пространству. И распад государств происходит как раз по той модели, что единая власть со всеми ее атрибутами либо не в состоянии удерживать единое государственное пространство, то есть просто не справляется со всеми проблемами, которые из этого единства проистекают, либо перестает устраивать отдельные территории. Кстати, точно также захват территорий и новая нарезка границ являются проявлением возросшей агрессивности власти и ее стремления расширить свое «жизненное пространство».
Так что обратной платой за установление своего суверенного права организовывать жизнь в соответствии со своими нормами является ограничение свободы перемещения и появление соответствующих границ, все тех же: таможенных, гражданских, хождения валюты, права на применение силы и т.д. Но эти границы становятся реальными, еще раз подчеркнем, когда они устанавливаются договорным образом и признаны международным правом. Иначе сами границы остаются до поры до времени фиктивными.
Еще одним «материком» суверенитета, который необходимо на «карте» государства выделить, является единство власти и законов. В предыдущем рассмотрении для внутригосударственного континента я его не выделял, соединив с гражданско-правовым «материком», но в межгосударственных отношениях он требует отдельного рассмотрения.
Концепция невмешательства во внутренние дела наиболее наглядно проявляется как раз на уровне установления власти в государстве и утверждения его законов.
Внутри государства иного суверена, кроме власти, нет. Другое дело, как формируется эта власть, что является принципом ее установления. Но уже изначально любой гражданин, любая партия, любая социальная группа обладают значительно меньшим суверенитетом, чем власть, как бы не провозглашалось, что высшей волей в государстве выступает воля народа: народа, но не отдельного гражданина, что и ограничивает его суверенитет. В то же время совсем другой характер носят взаимоотношения равных суверенов, каковыми выступают государства. С одной стороны, происходит жесткое отграничения возможности другого суверена хоть как-то влиять на внутреннее ведение дел другим сувереном (кстати, что могут в той или иной степени делать граждане страны, пусть и в ограниченных масштабах). С другой - происходит признание права НА РАВНЫХ вести диалог с другим сувереном в пограничных и межгосударственных вопросах. И установление дипломатических отношений, открытие посольств и представительств в других странах, установление определенного дипломатического этикета для решения возникающих межсуверенных проблем являются тем механизмом, посредством которого закрепляются признание равного суверенитета и разграничение «сфер влияния».
Различается также и механизм установления правил и норм, регулирующих внутригосударственные вопросы и вопросы межгосударственные. Если для внутригосударственного регулирования в основе лежат ЗАКОНЫ и волевые указания исполнительной власти (подразумеваются, что они вписаны в рамки закона и не выходят за его ограничения), то для межгосударственных отношений основа - ДОГОВОР и только договор, другого не предусматривает международное право. Нет верховного закона над государствами.
В чем существенное различие международного договора и внутригосударственного закона (даже если последний понимать как «общественный договор»)? Различается уже сам характер установления закона и договора.
Право на установление закона закреплено лишь за определенным законодательным органом в рамках строго установленной процедуры. Никто иной не может устанавливать свои законы. Для договора не существует такого специального органа, договор предусматривает предварительные «разговоры» суверенов, пока не будут сформулированы определенные договоренности. И участвуют в такой процедуре ровно те суверены, которые заинтересованы в его действии. И никто иной за суверенов и от их имени заключить договор не может.
Принятый закон является уже выражением воли всех, несогласие меньшинства не имеет после его принятия никакой решающей силы. Вступление же договора в силу подразумевает согласие всех сторон, участвующих в его оформлении, так как договор является проявлением их совместной воли. Несогласие любого суверена с каким-либо пунктом договора просто приведет к его не подписанию.
Закон устанавливается как бессрочный правовой акт. Имеет значение лишь дата вступления его в силу, так как подразумевается, что закон обратной силы не имеет, то есть не распространяется на предыдущие деяния, могущие под него подпасть, до его вступления в силу. Договор обязательно ограничен сроками, даже если это договор бессрочный и о «вечной дружбе». Срок действия договора как раз и включает в себя возможность его пересмотра, если будут меняться обстоятельства, оговоренные в этом договоре.
Закон выступает безусловным предписанием всем, кто подпадает под его применение. Оговариваются лишь условия действия закона, то есть границы его применения, но не условия соблюдения или несоблюдения закона всеми, по отношению к кому он действует. Они ОБЯЗАНЫ исполнять закон. Договор такой безусловный характер не содержит. Условия его действия, в первую очередь, подразумевают суверенный характер действий самих суверенов. А действие договора подразумевает добрую волю ВСЕХ суверенов, подписавших договор. Они должны исполнять договор и стремятся это делать, но это обязательство не безусловное, а добровольно взятое на себя. Хотя надо подчеркнуть, что требование исполнения договоров в международном праве является важной правовой компонентой. Но исполнение договоров, помимо всего прочего, каждый раз ставит вопрос о том, сохраняются ли условия, оговоренные при их подписании, как и о том, насколько высокие договаривающиеся стороны намерены им следовать в добровольном порядке, но не принудительном.
Неисполнение закона и договора тоже сильно будет различаться. Неисполнение закона влечет за собой определенные санкции, причем ввести эти санкции может любой орган, предусмотренный законом. При возникновении правового спора применение закона возложено на особую инстанцию - судейскую, чье решение уже в данном конкретном правовом споре обладает силой закона и должно быть безусловно исполнено. Для договорных отношений равных суверенов при неисполнении договора одной из сторон (или даже обеими) санкции совсем иные. Фактически их просто нет. Стороны лишь рвут свои отношения в самом крайнем случае. Разрыв отношений выступает самым сильным наказанием при неисполнении договора (побочные эффекты и воздействие на стороны через различные международные организации я здесь не рассматриваю). Как и нет над ними третейского суда, который мог бы установить договорную истину, и чье решение стало бы обязательным для сторон.
Что имеем? Закон и договор имеют разную силу и разный характер своего действия. Договор не распространяется на законы данного государства (если оно само не посчитает нужным признать их высший приоритет и включить нормы международных соглашений в свои законы). Но и закон государства не распространяется на суверенные договора. Разграничение вмешательства и невмешательства в суверенные дела происходит достаточно строго. Со своим уставом в чужой монастырь не принимают, а то и выдворить могут. Пиши новый или каждый раз договаривайся.
Идем дальше. Статус гражданства. Во внутригосударственных делах статус гражданства задает права и обязанности гражданина, но при этом и подчинение установлениям как угодно избранной власти. Неподчинение закону и неподчинение власти в ее «законных» пределах (а иногда и выходящие за рамки законных) влечет за собой возможное наложение санкций на гражданина, как и возможное ограничение его гражданских прав в последующем. Но вот в межгосударственных отношениях ситуация заметно меняется. На граждан иного государства в пределах компетенции государства данного многие установления власти и законов не действуют, точнее их действие строго ограничено. Только в случае безусловного нарушения законов данного государства применятся определенные санкции по отношению к иностранному гражданину. Можно добавить еще существование особой категории, обладающей дипломатической неприкосновенностью, когда даже безусловное нарушение законов влечет за собой единственную санкцию - выдворение из страны.
Во многом иностранный гражданин в другом государстве пользуется в некотором смысле правом экстерриториальности. И возможность воздействия на него со стороны органов власти и законов во многом определяется международным статусом государства, гражданином которого он является (как и договорными отношениями между странами). С одной стороны, получается этакая гражданская экстерриториальность, хотя в то же время он может оказаться ограниченным в некоторых правах (например, в свободе передвижения). С другой - двойная гражданская нагрузка - подчинение законам страны пребывания и подчинения законам своей собственной страны. Хотя по отношению к законам страны пребывания степень его экстерриториальности во многом определена статусом его страны и готовностью защищать его права со стороны своего государства.
Ресурсы. Право распоряжения ресурсами внутри государства тоже относится к безусловному суверенному праву государства. И всякая попытка посягнуть на это право со стороны кого бы то ни было пресекается. Хотя характер регулирования совершенно разный внутри своего суверенитета и по отношению к другим суверенам. Если внутри действует закон, устанавливающий права пользования ресурсами, как и действует волевое начало власти, которое регулирует этот вопрос, причем право на такое волевое распоряжение единственно принадлежит власти и только ей. Даже в вопросах частной собственности, если она определена законом, все равно власть имеет право накладывать определенные ограничения, не обязательно напрямую вторгаясь в права собственности. Такие ограничения могут обосновываться государственным интересом, требованием государственной безопасности, экологическими проблемами и т.д.
Во взаимоотношениях с другими суверенами работает другая логика. Разграничение пользования ресурсами уже регулируется не в одностороннем порядке, а опять-таки требует договорных отношений. Будет ли это вопрос раздела шельфа, экономических зон в прибрежных зонах, таможенных ограничений на ввоз-вывоз товаров, протекционизме и т.д. Любые односторонние действия всегда могут вызвать ответную реакцию. И если суверен не готов к ведению экономических войн и не стремится к ним, то механизм договорной становится главным в урегулировании взаимоотношений. И в этом тоже можно наблюдать действие принципа невмешательства во внутренние дела, а всякое «вмешательство» обязательно регулируется договорным порядком.
Если коротко охарактеризовать внутренние и внешние механизмы по отношению к ресурсам, то внутри государство, как суверен, во многом экспроприирует в свою пользу ресурсы, возвращая их обществу лишь в рамках регулируемых законом, но взимая за пользование ресурсами свою ренту. Во внешних делах оно ведет себя иначе: договаривается и торгует, разграничивает полномочия и устанавливает режим наибольшего благоприятствования, придерживается протекционизма или вводит экономические санкции. Но в любом случае не выступает как единоличный распорядитель ресурсов.
Единая валюта. Точно такая же логика, как и по отношению к ресурсам, действует в валютном регулировании. Хотя есть и своя специфика. Внутри государства признается только один эмиссионный центр, который регулирует хождение национальной валюты. Хождение же другой валюты - это особая забота центрального банка, так как эмиссия этой валюты ему неподконтрольна. Но если государство заинтересовано в ее хождении, то и поддержание всей иностранной валюты, имеющей хождение внутри государства, как и поддержание ее курсовой стоимости обеспечивается уже активами самого этого государства. Во внешних финансовых операциях несколько иной принцип. Во-первых, государство признает валюту другого государства, для расчетов принимает согласованный паритет валют, а расчеты ведет на основании этих соглашений. Как и ввоз-вывоз иностранной валюты тоже стремится отрегулировать соглашениями, если иное (валютный изоляционизм) не принят на вооружение. Во-вторых, помимо двусторонних отношений, в многосторонних оно может признавать ту или иную валюту за единую, в которой и происходят международные расчеты. В последнем случае государство частично теряет какую-то часть своего суверенитета, так как регулирование этой валюты ему неподконтрольно.
Государственный язык. Единство государственного языка как-то подразумевается само собой, хотя при определенных условиях это не столь очевидно. (Что и наблюдаем сегодня на постсоветском пространстве, когда русский язык теряет свой статус государственного и даже выталкивается из государственного обращения.) Для межгосударственных же отношений принцип двуязычия является обязательным, когда любое соглашение имеет силу, лишь будучи представленным на языках суверенов, пописывающих данное соглашение. Как раз во имя избежания множественности толкований и используется двуязычный критерий. И признается в качестве имеющего силу текст на обоих языках. А ключевой становится проблема точного перерода, дабы смысловые единицы разных языков не порождали разное толкование. Хотя, конечно, для языка международного общения может использоваться какой-то один язык.
Идеология. В вопросах идеологии границы внутрисуверенного права несколько иные, как и то, что понимать под невмешательством во внутренние дела, здесь очень и очень размыто. Ведь что существенно. Государство имеет как бы две идеологии: одну для внутреннего потребления, другую - на вынос. При этом необходимо учитывать возможное существование в обществе и других идеологических приоритетов, не совпадающих с государственной политикой.
Что отстаивает власть внутри государства, какую идеологию? Ту и только ту, которая обосновывает право этой власти быть властью. Причем стоит отметить, что ценностные ориентиры задаются уже с первых шагов данной власти, точнее, сам механизм ее утверждения задает принципы ее существования в дальнейшем. Это касается как глобальной смены идеологии власти, если таковая происходит, так и просто при смене декораций, когда к высшим постам в иерархии власти приходит новая команда.
В вопросах власти, ее прав и ограничений, в вопросах смены власти государственная идеология во многом стремится к жесткому единомыслию. Иные толкования нередко рассматриваются как угроза самой власти быть таковой. А если это так, то и идейный «спор» власти с носителями иных идейных воззрений с легкостью может переходить в их силовое подавление, хотя внешне может обставляться чем угодно: не там улицу перешел.
Любые иные идеологические конструкции в обществе, если они не затрагивают существо власти (либо почти не имеют потенциальных сторонников), рассматриваются в лучшем случае как этнографические зарисовки. И с высокого соизволения (или с высокого незамечания) разрешены и выступают в роли идейных декораций - свободы мнений, свободы слова, свободы совести, прав человека.
Во внешний мир транслируется иной подход. Внутреннюю идеологию для внешнего потребления власть стремится облечь в одежды наиболее ходового на международном рынке идейного товара, дабы выглядеть подобающе в глазах «мировой общественности». К внутренней идеологии других суверенов предъявлены другие требования: наиболее распространенной оценкой выступает декларация о невмешательство во внутренние дела. То есть власть стремится закрыть от внешнего воздействия внутреннюю идеологию, а с другими суверенами общаться как бы исходя из принадлежности к особому клубу - клубу властителей мира.
В то же время существует общее пространство идеологий, которые в чем-то уже подразумевают возможность если не вмешательства во внутренние дела других суверенов, то, по крайней мере, воздействия на них. Таким идейным универсализмом обладают разные идейные конструкции: права человека, общечеловеческие ценности, право наций на самоопределение, права нацменьшинств, право разделенных народов на воссоединение (особенно если речь идет о правах соплеменников), различные религиозные права.
Как раз именно в этих идейных сферах граница невмешательства во внутренние дела становится очень зыбкой, так как они могут затрагивать и проблемы внутрисуверенные. И нередко негосударственные структуры имеют более весомое влияние в идейном обосновании и отстаивании этих идейных направлений, чем государство. В первую очередь потому, что эти идейные направления имеют поддержку на межгосударственном уровне, выходят за рамки государственного суверенитета.
Так что на идеологическом поприще суверенность оказывается разноуровневая: жесткость идеологического единомыслия в вопросах установления и удержания власти, вплоть до возможности силового подавления инакомыслия; «этнографическая» пестрота в безболезненных для власти вопросах; многоликость во внешний мир, когда различаются внутренняя и внешняя себя подача; декларирование невмешательства во внутренние дела; в чем-то единство идеологии властителей мира; и влияние «межгосударственных» идеологий как на внутренние дела, так и на международные. И все разом.
Право на насилие. Вообще-то именно с этого права надо было бы начинать отсчет суверенности, так как на силу и признание силы суверенитет во многом и опирается. Вооруженная сила разграничивается в «суверенных делах» на ту, которая для внутреннего применения, и ту, которая направлена вовне. Чем будут различаться эти две силы, как и характер их задействования? Для внутреннего применения первым шагом суверена является разоружение всего общества, но вооружение тех структур, которым и только которым предоставлено право вооруженную силу применять. Поддержание общественного порядка на это право «человека с ружьем» и опирается. И основное ограничение, чтобы это применение не вышло из под контроля, накладывается законом. А применение силы подразумевает только случаи, когда иным способом восстановить общественный порядок невозможно.
Обратим внимание еще на один нюанс. Применение оружия в частных случаях все же в той или иной степени законом отрегулировано. Даже если происходит переход за грань закона, то такое превышение полномочий все тем же законом и пресекается. Но если возникает ситуация, когда применение силы может быть направлено против больших социальных групп, то что тогда? Помимо закона в государстве действует еще и воля власти, как и обязанность силовых структур исполнять указания верховной власти. В вопросе применения силы грань закона иногда бывает очень зыбкой. И что будет главенствовать: воля власти и ее приказ, закон, толкование которого в данном случае может быть неоднозначным, или воля общества, когда власть начинает выступать против его интересов, а уж, тем более, нарушать закон?
«Человек с ружьем» - вообще отдельная каста в государстве. И во внутренних делах вооружение одной части общества и разоружение другой лишает общество однородности. По отношению же к внешней военной угрозе ситуация ведь совсем иная: общество в этом случае выступает уже единым. (Чем иногда полезен внешний враг - отвлекает от врагов внутренних. :-))
Если внутри государства механизм применения силы находится в руках власти и только она может ее применить, то во вне сталкиваются равносильно вооруженные суверены. Здесь уже всегда приходится считаться с тем отпором, который может дать другой суверен при покушении на его суверенные права. Внутреннее силовое подавление «защищено» от вмешательства извне, даже если такое применение силы может в чем-то выходить за определенные границы и в чем-то дестабилизировать отношения между государствами. Все же признание принципа невмешательства во внутренние дела в той или иной степени работает и при таких обстоятельствах. Но точное такое применение силы уже вовне, по отношению к другому суверену, вызовет вооруженный отпор. Несимметричность применения силы, связанная с идеологией невмешательства во внутренние дела, заметно разводит внутрисуверенное право на применение силы и применение ее по отношению к другому государству.
Внутри единая воля власти, при применении силы ограниченная законом, да и то при условии, что власть ограничивает себя им. Возможное воздействие извне при применении силы блокируется принципом невмешательством во внутренние дела. Во внешних же конфликтах сталкиваются уже суверенные воли, каждая из которых стремится защитить свою суверенность. И силовая политика, направленная вовне, приобретает совсем иные черты. Уже не закон и воля власти являются регулятором, а договорные отношения и равноправие сторон, если стороны признают друг друга и не стремятся прибегать к силовому воздействию при возникновении конфликтов. И каждый суверен для себя определяет, кто потенциальный враг, а кто союзник, что уже само по себя разграничивает возможность применения силы. Вот только заметим, что требование разоружения других суверенов в межгосударственных делах неосуществимо. Даже если оно возникает и даже реализуется в результате проигранных войн по отношению к побежденному, то спустя некоторое время все равно вновь восстанавливается вооруженный паритет. В конечном итоге все страны признают друг за другом право на вооружение. Они могут не признавать это право за собственным народом, но признают его за другим сувереном. И свою внешнюю политику строят соответственно этому признанию.
* * *
После такого сопоставления внутри- и межгосударственных отношений, как и сопоставления ипостасей власти, можно попробовать очертить контуры того, что могу.
В чем же главная идея «государства для себя»?
Множество государств переплетается в нем. Одни существуют параллельно и независимо друг от друга, другие вложены друг в друга, третьи частично пересекаются, четвертые могут даже противостоять друг другу. И пространства их существования тоже разные: пространство реальное и пространство информационное, пространство идей и пространство людей. Главная же их особенность, что они в тебе пересекаются, раз уж ты гражданин их всех, но в то же время все они ГОСУДАРСТВА со всеми вытекающими из этого понимания обстоятельствами.
Как строится гражданское общество? Признанием в качестве первичного «материала» индивидуума и сложением этих индивидуумов через заключение «общественного договора» в государство, в котором индивидуум понимается уже как гражданин. Общество традиционного типа первичным признает само себя, а личность понимается лишь как часть общества, вне общества не самостоятельная и в чем-то даже не значимая. А общество, обросшее всеми институтами власти, становится государством.
В чем меняется подход во множественном государстве? Не индивидуум и не общество главенствуют, а логика пронизывающего и то, и то понятия «государства». Здесь присутствует как бы некая динамика: от личности к социуму (от гражданина к «государству») и от общества к личности (от «государства» к гражданству). Если под силу личности выстроить свое собственное «государство» во множественном пространстве, то он его строит. Если нет, то принимает существующие. И под строительством понимается формирование всех институтов «государства», но только не обязательно в пространстве физическом. Как пример можно привести пространство информационное.
Что ж, стоит более детально коснуться наиболее распространенных «государств», проследить логику возможной их трансформации в государство в полном смысле слова и взаимодействие их с другими государствами и «государствами».
Масштаб государств, к которым каждый из нас может принадлежать, разный: это государство-я и государство-вселенная, государство-семья и государство традиционное, профессиональное государство и государство информационное, государство-нация и государство-диаспора, государство собственности и государство знания, государство увлечений и государство идей. И попробуем пройти по порядку.
Государство-я. Хотя это государство вплетено во множество государств и тем или иным образом взаимодействует с ними, но все же у него есть и свой собственный масштаб, и свои собственные границы. Хотя отметим, что и масштаб, и границы у миллиардов этих "государств", которые можно отметить на карте планеты, очень сильно различаются.
Если же рассматривать с тех позиций, какой собственностью владеют эти государства-я, то их вполне даже можно отобразить на "политической" карте мира. Вот только карта получится очень своеобразная. Одни государства будут представлены лишь точками на карте, плотно сгруппированными в больших городах, и ничем не владеющие, кроме того места, на котором их застанет картограф в процессе рисования карты. Другие государства окажутся наложенными друг на друга на плоской карте. Эти государства имеют поэтажный план собственников квартир в городских многоэтажных домах. Но в то же время на этой карте уместятся и земельные наделы частных собственников, и вполне будут представлены большие государства собственников, причем последние будут иметь границы, не всегда совпадающие с границами государств реальных.
Вообще такая карта, если бы удалось ее создать, совсем по-другому позволила бы увидеть реальное политическое пространство. Ведь если одним «государствам» нечего терять, кроме точки на карте мира, где они сейчас находятся, то другие вполне обустроены как полноценные государства со своей армией и полицией, со своей организованной властью и своей валютой, таможней и пограничной службой. Они и защищают свою территорию столь же рьяно. И эти государства столь же полноценно имеют посольства и представительства в других государствах и "государствах", ведут войны между собой, отвоевывают территории (или их покупают) и защищают свою. Но так как государства-я являют собой первичный уровень, а собственность, как "территориальные" владения в виде земельной, товарной, властной и иных форм собственности, может быть представлена и семейными владениями, и корпоративными на уровне фирм, то рассмотрение "государств" сквозь призму собственности отложим до того момента, когда коснемся вопроса государства-собственности.
Получается, что у государств-я существуют вполне осязаемые границы в государственном смысле слова. Протяженность этих границ, их прозрачность и защищенность определяются характером собственности и тем, насколько на эту собственность способны посягнуть как другие государства-я, так и большие традиционные государства.
Имеют ли государства-я свою идеологию? Да, вполне. Жизненный опыт наполняет такую идеологию смыслом. Конечно, самодостаточную идеологию в полном смысле слова имеет далеко не каждый, так как обыденная идеология во многом фрагментарна и оперирует общераспространенными шаблонами. Но все же она есть. Так же как есть и свои СМИ, вот только потребителем "продукции" подобных СМИ в большинстве случаев является лишь ближний круг. Скорей даже каждое государство-я себя соотносит с тем информационным потоком, который, на его взгляд, наиболее адекватно подает информацию и отражает его, этого государства-я, точку зрения.
Осознают ли эти "государства" себя как государства? Как раз размерами владений и определяется подобное самоосознание, хотя и выражено оно может быть по-разному. Одна форма осознания напрямую связана с размерами обладаемой собственности. Другая форма, для какого-то круга, задана местом этих "государств" в системах существующей власти. Они себя могут отождествлять с тем местом, которое занимают в иерархиях власти. Третье самоосознание связано с профессиональной деятельностью. Еще одно - со знаниями, которым может обладать государь данного государства-я, либо идеями, автором которых он является. И все эти самоосознания как раз вполне государственные, так как их границы защищаются вполне по государственному. Но, конечно, большинство людей себя государством, ни в одном из перечисленных качеств, не осознает и растворяется в статусе гражданства существующих больших государств. Это пролетарии гражданства, которым нечего терять, кроме своих гражданских цепей.
И гражданство государства-я просто и естественно: сам себе государство и сам себе его единственный гражданин и правитель.
В чем же тонкая грань признания себя не только частью чего-то большЕго, но и самого себя гражданином своего собственного государства-я? СУВЕРЕННОСТЬЮ! Ведь признание собственной суверенности соотносит ее с суверенностью любых других «государств» на РАВНЫХ и тогда вполне применима логика межгосударственных отношений во взаимодействии с любым государством. Конечно, это крайняя точка, как последний оплот защиты своего собственного жизненного государственного пространства. Но она существует и государство-я может защищаться по всем статьям защиты государственного суверенитета.
Готовы ли другие «государства» и государства признавать подобный суверенитет? Но это зависит от множества факторов. Один - идейный уровень. Ведь существует же на идейном уровне концепция государства, понятого как «общественный договор», или понимание государства как большой семьи. Но ничего не мешает признавать и личность как суверенное государство, формирующее на равных с любыми другими «государствами» любые сообщества. Другой фактор - это готовность защищать свое государство-я и отстаивать его суверенитет. Ведь, заметим, что негласно власть признает особой статус крупных собственников, то есть признает их государства-я, а те, в свою очередь, стремятся эту собственность и свое «государство» защищать. Третий - это «межгосударственные» отношения государств-я, когда они совместно отстаивают свои позиции как суверенные государства.
Чем отличается такое понимание от концепции прав человека в гражданском обществе? Права человека отнюдь не признают равный статус суверенности государства и гражданина. О правах речь идет, но о суверенности - нет. Как и защита прав вооружена совсем не тем арсеналом, как защита именно суверенитета. Здесь уместно будет вспомнить различия внутрисуверенного и межсуверенного регулирования взаимоотношений. Тогда и апелляция к межгосударственному праву приобретает свой дополнительный смысл.
Отметим еще одну деталь. Конституция любого государства, считающего себя гражданским и правовым, начинается с преамбулы: МЫ, НАРОД ... Не я, Джон Смит, я, Сергей Иванов, я, Мишель Сантер, своей волей учреждаем..., - а мы, народ... В чем различие? В отсутствии этих самых Джона, Сергея и Мишеля у истоков государства. Их воля вторична и не признана за этим «мы». И дело даже не в том, что конституции принимаются на все времена и их истоки теряются в истории. И не в том, что это воля большинства, как и не в том, что эти Джон, Смит и Мишель могут завтра потерять гражданство или сменить его, а смена поколений такую формулу, как «я своей волей скрепляю данный акт», дезавуирует. Дело в том, что конституция, как правовой акт, совсем не предусматривает механизма ПОДТВЕРЖДЕНИЯ своей воли под этим гражданским актом, тем более, если речь идет об «общественном договоре». Присягнуть на конституции - полагает, присягнуть конституции - тоже. Но нет главного - механизма утверждения своей воли как гражданина в ее принятии, а, соответственно, тогда уже и воля этого гражданина заложена была бы в основы конституционного устройства.
И все это ведет к тому, что в крайней точке защиты своего суверенитета Джону, Сергею, Мишелю не к чему апеллировать: конституция за этим «мы» их игнорирует. Они могут обращаться к конституционному волеизъявлению лишь в той части, в какой идет оговаривание их гражданского статуса, но и то он размыт этим «мы». Он размыт «мы» как раз потому, что в это «мы» не вложена ИХ воля, что и подразумевает полноценный суверенитет.
Конечно, гражданин государства-я уступает часть своего суверенитета, становясь гражданином многих других «государств». Но в том-то и дело, что в крайней точке его гражданство-я приобретает особый смысл. В этом статусе он полноправный член сообщества равноправных суверенов и с любым другим сувереном может вести отношения на равных настолько, насколько суверенных сил достает. Но ... на равных.
Так что признание первичного государства-я влечет за собой довольно существенные последствия.
Но существуют и другие «государства». И следующим масштабом «государства» обладает государство-семья.
Мой дом – моя крепость. Семья-государство таким определением само обозначает свои нерушимые границы. И оберегаются эти границы свято. Но не только границами поддерживает семья свой государственный статус. Внутри семьи столь же незыблема и «государственная» власть – может быть, самая авторитарная власть, какая вообще возможна. Но такая власть в семье воспринимается как естественная и, более того, смена власти внутри семьи почти никогда не происходит. Семья-государство может распасться, может от нее отпочковаться новое «государство», которое внутри себя установит такую же авторитарную власть, но покушение на власть уже сложившуюся не происходит никогда, как бы демократичны не были внутригосударственные семейные порядки. И идеология семьи-государства устоявшаяся: почитай старших и заботься о младших. Плюс складывающиеся семейные традиции. Гражданство семьи-государства устанавливается тоже естественно и, кроме того, пока семья-государство существует, это «гражданство» не отменятся никак, по крайней мере, по отношению к гражданству кровного родства (да и за рамками семьи тоже). Своих родителей не отменишь.
* * *
Семья-государство в разных культурах и в разных жизненных укладах имеет несколько разное природное ядро.
Крестьянская семья – это скорей хозяйственная единица, и ее скрепляет как раз природный уклад жизни на земле. И роли в такой семье прочно привязаны к ведению совместного хозяйства. Крестьянская семья патриархальна и держится она на главе семьи. И во вне такая семья-государство выступает как единое целое – счет идет по дворам, а представляет семью во всех важных для нее «межгосударственных» отношениях хозяин дома. Гражданство-я при таком государственном устройстве если и есть, то только у главы семьи. Скрепом такой семьи выступает Традиция с большой буквы – как предки жили, так и мы жить будем. Тот же Домострой куда нагляднее демонстрирует эту традицию: утверждает и закрепляет ее. И такое «государство», как крестьянская семья, по праву может называться традиционным.
Несколько иная семейная традиция складывалась в городском укладе. Ремесленничество уже иначе устраивает семейное государство. Хотя это «государство» выступает тоже как хозяйственная единица, но другого рода. Основой ремесленного государства-семьи является династия. А в семью на правах ее члена вполне могут входить подмастерья, взятые на обучение ремеслу. Династия и передает из поколение в поколение тайны мастерства. Такое устройство государства-семьи вполне можно назвать династическим. И вхождение в ремесленный цех, в мастеровую гильдию тоже строилось по семейному принципу. Тогда как сам ремесленный цех выступал уже более высокой иерархией «государства», построенного по профессионально-семейному принципу, которое защищало и представляло интересы ремесленного цеха во внешнем мире. В некотором смысле ремесленный цеховой уклад в современном мире трансформировался в организацию семейного бизнеса, но именно семейного, а не корпоративного.
В дворянском сословии семья-государство уже не являлась хозяйственной единицей. Это уже государство собственник, а «государственный» статус семьи определялся наследуемым дворянским титулом. Дворянский титул и отражал принадлежность к сословию, как и даровал наследникам сословные привилегии и свою долю собственности, в первую очередь, земельную. Так что дворянское «государство» - это государство сословно-титульное. Внутри же семьи действовал принцип майората, когда наследование титула, большая доля собственности и соответствующие привилегии передавались из поколения в поколение по мужской линии старшему сыну. Принцип майората являлся главным законом престолонаследия внутри дворянской семьи-государства. Младшие сыновья получали намного меньшую долю наследства, а дворянский титул дочерьми наследовался, если только не было в семье сыновней. Хотя, конечно, принцип наследования в разные времена и в разных странах различался.
Для кастового общества семья-государство всецело определяется принадлежностью к касте. А суть и идеология такой семьи-государства выражаются в неукоснительном следовании долгу, который соответствовал тому, к какой касте принадлежит семья.
Кочевая семья. Ее дом, ее крепость – табор. Где остановилась кибитка, там и дом. В принципе, такая семья-государство может включать несколько семей сразу, но вовне она выступает как единое целое. А так как кочевая семья не привязана к одному месту, то ее «собственность» - это все пространство, где она кочует, а свобода перемещения – главная ценность.
Можно выделить еще один тип семьи-государства. Условно можно этот тип обозначить как библейская семья. Это типично социальная семья и она внутри себя выстраивает жестко иерархичное государство. Хотя роли членов семьи достаточно строго разведены. Внутри семьи господство матери и полнейший матриархат. Да и принадлежность к своему племени определяется по материнской линии. Мужская роль – социальная: она ориентирована на адаптацию к «окружающей среде», на адаптацию в обществе. И конформизм – ключевая особенность этой адаптации. Но в тоже время семья отделена очень строгими границами от остального общества. Сама семейная сплоченность строится на противопоставлении внешней социальной среде, которая воспринимается как враждебная. И строгая иерархия: принадлежность к семье и сохранение рода – первичны, принадлежность к своему племени – второй уровень, и обособление от остального мира, но одновременно встраивание в него. Семейные узы могут легко разрываться в такой семье – «и братья продали Иосифа проезжающим мимо купцам за двадцать сребренников». Но обретение власти хоть кем-то из семьи меняет внутрисемейные отношение, и все оказываются пристроенными: «и поселил Иосиф отца своего и братьев своих, и дал им владение в земле Египетской». Библейская семья – это государство в государстве со своими границами и четким различением на своих и чужих. И если есть угроза этому государству, то оно само жертвует своими членами во имя самосохранения, но при благоприятных обстоятельствах, наоборот, стремительно разрастается.
Еще один тип семьи-государства - чиновная семья. Она во многом ориентирована на социальное встраивание. Ее традиция – место в государственной иерархии, занятое ее членами. И взаимоподдержка такой семьи – порадеть родному человечку в продвижении по служебной лестнице. Но место в табели о рангах по наследству не передается, а значит надо как можно раньше продвинуть своих отпрысков на низшую ступень в табели о рангах с последующим подъемом по этой табели, чтобы все же добраться до хлебного места. Такая семья-государство как бы зеркально отражает государство большое, в котором она находит свое место и свой социальный статус определяет этим местом. В каком-то смысле, у этой семьи-государства нет внутренней границы, так как нет самостоятельных, вне внешней иерархии, ценностей.
Клановое обустройство семейного фронта предполагает несколько иное. Внутренним скрепом клана выступает круговая порука. И на круговой поруке держится такая семья-государство во внешнем мире. Клановая семья-государство обычно процветает в тех сферах социальной деятельности, которые, мягко обозначим, не совсем социальны. То есть в открытую то, чем гордится клан, обществу не предъявишь. А потому и сокрытость внутренних тайн клановой семьи-государства максимальна. То, что известно внутри семьи, его внутренняя иерархия, и то, чем занимается клан, во внешний мир обычно не просачивается. Во многом иерархия клана-семьи строится на силе, а не на старшинстве, даже если сфера приложения сил этого клана не обязательно асоциальная.
Религиозные устои порождают еще один образ семейного устройства: братья и сестры во Христе. По сути, речь идет о том, что семейные узы в религиозном мире отторгаются. А семью традиционную заменяет религиозное братство. Но тогда такая семья-государство – это либо церковь, либо религиозная община, в которых нет всех тех забот обычной семьи.
Советская семья. Советская женщина – женщина-труженица, пионер - всем ребятам пример, и сын за отца не отвечает как крайнее идеологическое выражение статуса такой семьи. Для советской семьи быть «государством» просто противопоказано идеологией большого государства. Раньше думай о Родине, а потом ... Первично то, что ты член общества, а семья – это потом, да и атомарный индивид более легко управляем. Так что для советской идеологии семья – это пережиток прошлого, правда, который не так легко оказалось изжить.
Более обобщенно можно выделить еще городскую семью, главным признаком которой является то, что, в каком-то смысле, это лишь совместное проживание под одной крышей мужчины и женщины и совместное ими воспитание детей. Внутренним скрепом такой семьи является официальная регистрация брака, все остальное – это уж насколько компаньонам по жизни достанет сил выстроить Семью. Для городской семьи в том и проблема, что внутрисемейные отношения скорей являются договорными отношениями. Ведь участники семейного договора самостоятельны в источниках своих доходов, каждый работает там, где работает. Совместной деятельности в такой семье просто нет, если, конечно, не подразумевать под совместной деятельностью ведение домашнего хозяйства и воспитание детей. А возможность разрыва семейных отношений определяется лишь изменением строчки в паспорте, иные узы в таком семейном договоре достаточно слабы. Это не династия, не совместное хозяйство, не клан, не сословный титул – это договор, а участие в договоре всегда определено теми или иными условиями. Меняются условия – меняется договор, либо рвутся договорные отношения.
* * *
Что еще важно при рассмотрении семьи-государства? Взаимоотношения с другими «государствами» и большим государством, а также внутрисемейные «материки». Вот с последних и начнем.
Первое деление на «материки» внутри семьи – это «материки» мужской и женский. Ведь если в большом государстве полагается некая бесполая усредненность, то семья – это, по сути, единственное «государство», в котором такое «материковое» различие подчеркнуто и естественно. Хотя стоит вспомнить, что правовое равенство мужчин и женщин в большом государстве – это завоевание исторически совсем недавнее, но и сегодня такое равенство признанно не во всех государствах. Если обратиться к государству-я, то и при его рассмотрении совсем не учитывалось различие между мужчиной и женщиной, между их интересами и устремлениями. Получается, что полноценно раскрыться в своем «материковом» смысле есть возможность только внутри семьи или в процессе ее создания. Тогда семья-государство приобретает дополнительный государственный суверенитет, не оговариваемый ни в каком ином «государстве»: возможность самореализации именно как мужчины и женщины. И отстаивание этого «суверенитета» - особая статья.
Еще одно «материковое» деление – это «материки» поколений: детство и юность, зрелость и старость. Опять-таки разновозрастная специфика присутствует только в государстве семьи. Для традиционной семьи забота о детях и стариках естественна. Но в том и дело, что, с одной стороны, договорная семья обычно двухпоколенческая, и в ней забота о детях еще присутствует, а о стариках - уже нет. С другой – правовой механизм большого государства разводит в разные стороны гражданско-правовой статус несовершеннолетних, пенсионеров и зрелый гражданский возраст. Если для семьи характерно внутреннее единство, когда все поколения – это единое целое, то большое государство как бы отделяет поколения друг от друга, наделяя их разными правами. Но ведь полноценная и, подчеркнем, естественная забота о стариках и молодых – это удел семьи, но не государства. Так что и с этой позиции у семьи есть еще один – поколенческий суверенитет.
Смысл же в том, что во вне, по отношению к большому государству, семья-государство, скорей должна выступать как самостоятельная единица, а не как разрозненный коллектив атомарных полно- и неполноправных граждан. Как раз семья и способна наиболее оптимальным образом решать внутри себя проблему поколений: внутри себя брать заботу о детях, но внутри себя обеспечивать и старость. Получается, что это ее забота не только одевать и обувать младших, но и платить пенсию своим старикам. Хотя, конечно, при этом семья должна по отношению к государству выступать как полноправный правовой субъект. И уж если речь идет о пособиях малолетним и государственных пенсиях пенсионерам, то их должна при этом получать семья.
Внутри семьи взаимоотношения с государствами-я ее членов, в принципе, разрешаются достаточно естественно. Если семья выступает как единое целое, то уступка ей своего государства-я суверенитета тоже естественна. Традиция семьи уже регулирует наши внутренние взаимоотношения. Но при этом семьи должна быть признана как единое суверенное государство и во вне. Государсво-я и семья-государство частично пересекаются и частично одно вложено в другое. Внутри «я» растворяется, если семья – это семья. Это «я» подчинено семейным устоям, какими бы они не были. Вовне действуют сразу несколько статусов. Семья может выступать как единое целое и она имеет право говорить от всех ее членов. Может гражданский статус государств-я дополняться к статусу семьи в тех вопросах, которые выходят за ранг чисто семейных. А могут присутствовать параллельно и даже отдельно статус семьи и статус «я» ее членов. Это уж семье самой выбирать. Такое переплетение, дополнение и переуступка «государственного суверенитета во многом позволяет иначе решать многие проблемы.
* * *
Если двигаться дальше, то следующее государство – это государство-нация.
Уровень государство-нации - это уже тот уровень, который оформляется в государства традиционные. Но попробуем к идее нации в ее государственном обустройстве подойти как бы изнутри.
Французская революция обозначила смену идеи государства, когда вместо власти от бога суверенной признавалась воля народа. Свобода, равенство и братство. Свобода от тиранов (это исходная посылка), но при этом и свобода национального самоопределения, вплоть до создания собственного национального государства (так расширительно была понята эта идея), как и экономическая свобода в реализации своих интересов (рынок, не находящийся под контролем государства). Равенство гражданских прав, но а под углом экономизма и равенство стартовых возможностей, что в переплетении со свободой рынка породило либеральное течение. Развитие идеи равенства вылилось в оформление идей социализма, как равенство без эксплуатации и социальная защита со стороны государства. И братство в разных ипостасях: патриотизм, национализм, вплоть до крайностей шовинизма.
Оформление идеи государства-нации подразумевает преобразование принадлежности к нации в гражданство национального государства, приоритет национальной культуры в государственном устройстве (и национальный язык как язык государственный), власть как служение национальным интересам и, в первую очередь, именно им, и оформление границ проживания данной нации как границ государственных. Последнее вело, естественно, к возможным территориальным спорам с другими государствами о том, что считать территориями, на которые исторически может претендовать данная нация.
Здесь возникает одна коллизия. Большая нация, могущая своими силами сформировать государство, в конечном итоге оформлялась в государство-нацию, собирая исторические земли своего проживания. Но право наций на самоопределение не проводит различие между большой и малой нациями. Малая нация, движимая идеей государственного самоопределения, тоже начинает стремиться к созданию собственного государства. Получается внутреннее несоответствие между гражданством государства и собственной национальной принадлежностью представителей малых народов. Это несоответствие в конечном итоге начинает оформляться в различные общественные организации по национальному признаку. Но попытка государственного самоопределения малых народов противоречит интересам большого государства-нации. Ведь если для малого народа движущей национальной идеей становится создание собственного государства – пусть малое, но свое, то для большого народа идея целостности своего государства становится первичной, а внутренняя логика – чем больше территория, тем сильнее государство-нация.
Разрешается это противоречие по-разному. Одно решение – прямое – это все-таки создание малым народом своего государства. Другое – создание национальных автономий, когда для большого народа вроде бы сохраняется целостность государства и соответственно право на все земли (в том числе и те, которые входят в автономию), а для малого – пусть и в границах другого государства, но тоже национальное самоопределение. Конечно, автономии не обладают всей полнотой государственности (суверенность малой нации все же заметно ограничена), по крайней мере, гражданство и национальность в автономиях не тождественны, но на уровне местного самоуправления, на уровне сохранения собственной культуры национальное самоопределение реализуется. Еще один способ, который находило большое государство, - это фактически сселение малых народов с их земель: нет единого народа – нет проблемы. Ну и еще одна метода – национальная ассимиляция в культуре государство-образующей нации.
Говоря о государственности малых народах, я веду речь о народах оседлых. Для кочевых народов идея государственного самоопределения иная. Их национальный приоритет – пространство их кочевья, что заметно меняет сам подход, как и меняет отношение к государственным институтам. Можно выделить и те малые народы, уклад жизни которых напрямую связан с природной средой обитания. Суть в том, что для них понятия границ, которые в последствии могли бы оформляться в государственные (или автономные) границы, нет. Социально-государственное деление для них не столь важно, природой определенно место их проживания. А у природы нет границ социальных, есть лишь естественные. Да и для народов незападных идея государства-нации не является ключевой. Место этой идеи может занимать, например, религиозная государственная концепция.
Возвращаясь к идее государство-нации, можно отметить ее дальнейшее развитие. В момент формирования государства-нации, ее национально-государственного самоопределения национальность играет определяющую роль (как пример - процессы проходящие нынче в государствах Балтии). Но с какого-то момента, когда национальное самоутверждение приобрело свои устойчивые государственные черты, национальность в самоопределении отходит на второй план. Гражданство становится почти полным синонимом национальной принадлежности, какой бы национальности не был гражданин государства. Самое яркое выражение, когда нация полностью отождествляется с гражданством – это США. Но оформление гражданства-нации уже несет свой особый смысл. По сути, это отдельная нация, теряющая свои национально-культурные корни, но стремящаяся их заменить гражданско-правовыми.
Ведь в чем суть государства-нации? Оно опирается на общность и в этом единство ее граждан. Общность национально-культурная естественна, так что и государственно-национальное самоопределение опирается на это естество. Гражданская нация не может опереться на национальную традицию, поэтому опору своего единства и общности она ищет в правовой сфере, которая, в свою очередь, и становятся национальной традицией, но уже гражданского типа. Национальные же особенности в гражданской нации рассматриваются лишь как частное дело ее граждан, но которые не должны (по внутреннему смыслу этой концепции) влиять на принципы формирования государственных институтов.
Имперская нация свое государственное обустройство видит несколько иначе. Под имперскостью в данном контексте я буду подразумевать стремление и готовность к внешней экспансии, как и способность удерживать «завоеванное». Формы экспансии могут быть разные, почему и имперскость потребовала особого определения. Это экспансия может быть колониально-государственная, когда к метрополии присоединяются колонии или империя начинает разрастаться за счет присоединения соседних государств и земель, экспансия территориальная, когда осваиваются новые необжитые земли, экспансия культурная, когда происходит культурная ассимиляция всех присоединенных к империи народов, экспансия экономическая, когда захватываются, расширяются и удерживаются новые рынки. Различие в форме экспансии порождает и разное государственное оформление имперской нации. «Бремя белого человека» при любом виде экспансии становится стержневой идеей имперской нации. Это «бремя» порождает определенные привилегии принадлежности к имперской нации, но и накладывает на нее ответственность за то, насколько оно способно нести свое бремя. Угасание внутренней силы имперской нации обычно и ведет к распаду империи. По отношению к имперской нации как раз говорить о национальном самоопределении почти невозможно, так как она стремится самоопределиться в имперском статусе, но тогда и отношение ее к самоопределению других народов формируется под воздействием собственной имперской идеи.
Еще один вариант национального самоопределения – это народы диаспоры, народы рассеяния. Самым ярким представителем этой «государственной» идеи является еврейская нация. На ее примере видны наиболее характерные особенности диаспорической идеи. Диаспора среди народов проживания формирует как бы свое государство в государстве, пронизывающее все государства, где она проживает. Гражданством этого «государства» является племенная принадлежность, то есть главенствует родовой признак. Но это «государство» формирует и свои устойчивые границы, происходит довольно явное обособление еврейской диаспоры от окружающего социального мира, даже, более того, этот мир концептуально рассматривается как изначально враждебный, что и требует обособления от него и ни в коем случае не ассимиляции в нем. Механизмом этого обособления выступает поддержание определенных социальных мифов. Для еврейского сознания таким мифом служит миф о природном антисемитизме принимающих народов, миф о бесконечных гонениях евреев. И логика этих мифов требует уже еврейского сплочения пред лицом этой «опасности». Причем пограничье, которым и является антисемитизм, поддерживается непрестанно как изнутри народа-диаспоры, так и извне.
Государство-диаспора, это государство в государстве, имеет свою внутреннюю власть, законы которой приоритетны по отношению к законам государственной власти страны проживания. Фактически народ диаспоры имеет двойное гражданство, что позволяет ему выбирать, в каком государстве в данном случае выгодней проживать. Надо отметить, что и все гражданские права в государстве проживания рассматриваются народом диаспоры под двойным углом: а что нам с этого будет. И свое место в государстве проживания народ диаспоры определяет соответствующе. Поддержка тех или иных политических сил, политических движений и идей не носит абстрактный общегражданский характер, а выделена под этим определенным углом. Правда, такая позиция никогда не афишируется, но это уже внутренние особенности народа диаспоры.
Говоря о национальном самоопределении, уже пришлось отмечать, что нация в современном виде осознается не только как этническая целостность. Понятие «гражданская нация» формирует свое особое национальное разграничение, привязывая его к принятию гражданства конкретного государства. Но с этих позиций можно выделить и другие социальные характеристики, которые можно было бы интерпретировать как «национальные». Особенно, если под «национальным» понимать принцип внутренней общности и единства этой нации по отношению к его положению в государстве.
Такой «национальной» характеристикой обладает «народ власти», место которого в государстве, его особость, связанная с обладанием реальной властью, культурные и этические особенности как раз и позволяют рассматривать его как «нацию». Кстати, принадлежность к определенной социальной группе, выделенной по корпоративному признаку (близость к власти), позволяет «народ власти» рассматривать и под углом корпоративного «государства», но это уже отдельная тема.
Главная «национальная идея» народа власти состоит в том, что государство – это мы, народ власти. А гражданская принадлежность к этой нации-государству (как и совокупность всех гражданских прав и свобод) определены местом в табели о рангах. Его гражданство тоже в каком-то смысле двойное: одно определено общегражданским статусом, другое – местом во властной иерархии. В каком-то смысле этот народ можно рассматривать как имперский, но только внутри государства. Он стремится к расширению своей экспансии внутри общества, только экспансия эта – экспансия власти, которой он стремится подчинить все сферы гражданского общества. И народ власти несет свое «бремя белого человека» - бремя власти. Единственно, что его отличает от нации в обычном понимании, так это отсутствие стремления к национальному самоопределению в самодостаточном государственном смысле, так как его средой обитания выступает общество, которое и является местом его исторического проживания. То есть его «государственная» граница социальная, но не территориальная, а сфера деятельности народа власти не выходит за рамки его кабинетов, тогда как государство – это не только власть, но кому-то надо и землю пахать.
* * *
Перечень принципов национально-государственного обустройства позволяет теперь определить, так что же является ключевым в этом типе «государства».
Во-первых, идея единства нации лежит в его основе, общность национального менталитета и исторической памяти как раз и позволяет апеллировать к этому единству. Даже когда речь идет о гражданской нации, то и здесь принцип единства срабатывает, но уже единства гражданства.
Во-вторых, это идея национального самоопределения, вплоть до возможного создания собственного национального государства. А прочность такого государства, если оно создается, как раз и базируется на общности и национальной однородности государства-нации. Отметим только, что идея самоопределения имеет разные характеристики для разных народов: больших и малых, имперских и народов диаспор, гражданской нации и народа власти.
В-третьих, высшей волей государства-нации признается воля народа, и нет над ней иных более высоких инстанций.
В-четвертых, приоритет национальных интересов, а государственный интерес рассматривается тождественным интересу национальному.
* * *
Какое возможно отношение к нации-государству? С позиции государства-я - это самоопределение своей принадлежности к нации. По сути, это принятие имени своего рода, принятие его исторической памяти, его традиций и культуры, как и ответственности за его будущее. Но это само-определение, что важно. И с этих уже позиций возможно самоопределение нации как нации в целом, определение ее государственной судьбы и государственного статуса. Самоопределение своей национальной принадлежности отнюдь не отменяет «государственный» суверенитет личности, оно его дополняет и накладывает свою ответственность за судьбу нации. Но это уже личный выбор, в котором суверенитет личности устремлен к национальному суверенитету, как и наоборот, национальный суверенитет находит свое воплощение в суверенной личности. Не род подчиняет личность, требуя в нем непременного растворения, и не личность обособляется от своего рода, а два вазимовстречных движения объединяются в этом подходе. И речь о национальности идет также не об особом статусе, который связан с принадлежностью к нации, а с «бременем» ее национальной идеи.
На уровне же межгосударственных отношений наций-государств возможна несколько иная логика. Национальное самоопределение – это внутренняя идея нации. Но есть еще и другое определение – внешнее. То есть другие народы тоже имеют определение этой нации, как и выстраивают свое отношение к ее внутренней идее. Вопрос же реального государственного обустройства нации – это взаимодействие двух этих национальных определений: самоопределения и определения внешнего. Признавая право на самоопределение нации, то есть признавая ее суверенное право определять свою государственную судьбу в том, что быть ли ему самостоятельным государством, отдать приоритет гражданской нации, либо входить национальной автономией в состав другого государства или же непрестанно бороться за свои права, в то же время необходимо признавать право других народов давать свое определение этой нации. Баланс же национальных идей – это межнациональный диалог, опирающийся на оба эти права.
Корпоративное государство. Чем характерно такое государство? Если исходить из того, что любое «государство» определяется характерным для него принципом общности, то для корпорации – это общий интерес и объединение по функциональному признаку. Еще одна важная характеристика корпоративного «государства» - это его не вечность, то есть сохранение общего интереса и функциональности имеет все же ограниченные временные рамки.
Профессиональное «государство». Общность профессиональной корпорации довольно очевидна – общность профессии. В принципе, объединение по профессиональному признаку может быть самым различным: профсоюзы, всевозможные «творческие» союзы (журналистов, ученых, писателей и т.д.), по образовательному признаку (принадлежность к альма-матер). Причем профессиональная корпорация может выходить за рамки государства, что в некоторых случаях позволяет отстаивать свои профессиональные интересы на межгосударственном уровне. И принадлежность к той или иной профессиональной корпорации строится двояко. С одной стороны, самоопределение своего профессионального статуса, а с другой – принятие профессиональной корпорацией как члена профессионального сообщества. Только последнее подразумевает представление корпоративных интересов как общих. Но в то же время профессиональное сообщество, выступая как профессиональное «государство», не до конца едино. Ведь кроме единства профессиональных интересов существует и конкретная деятельность по месту работы, а это означает, что профессиональные функции подчинены общей деятельности того коллектива, членом которого профессионал является, как и означает подчинение интересам уже этого коллектива.
Хозяйствующие субъекты тоже представляют из себя корпоративные объединения. Но они едины уже теми экономическими интересами, которые привели к созданию различного рода фирм. И устойчивость этих «государств» определена их местом в экономической среде. Хотя такие корпорации слишком разнородны: от малых фирм до транснациональных корпораций. Функциональность хозяйственных корпораций несколько иная, чем профессиональных: они вписаны в экономику в целом, - тогда как внутри себя в зависимости от их размера они могут иметь самозамкнутое хозяйственное и социальное обустройство.
Большие транснациональные корпорации вообще существуют вне границ традиционного государства, по сути, перерисовывая карту мира по-своему. А так как в современном мире одним из важнейших признаков мощи государства признается его экономический потенциал, то уже при определенных обстоятельствах необходимо рассматривать политику государств как производную от интересов транснациональных корпорации. И не политика тогда определяет экономику, а интересы ТНК определят выбор политиков.
И форма гражданства внутри этих «государств» иная: как принадлежность к той или иной экономической корпорации от малого государства-фирмы до хозяйственных империй. Кстати, такое гражданство уже само по себе рождает логику двойного гражданства. Одно гражданство определяется принадлежностью к традиционному государству (в котором реализуются социальные права). Второе - одновременной принадлежностью к государству экономическому, в котором реализуется экономический интерес. Вот только выбор, какое из гражданств приоритетно, неочевиден, они при определенных условиях могут между собой конфликтовать.
Особенность экономического корпоративно-государственного устройства в том, что территории этих государств не физические, а экономические. Границы территорий определены не физически, а разделом рынков, но при этом на одной и той же территории могут быть представленные рынки разных товаров и услуг. Так что одна и та же территория может быть вотчиной многих экономических государств, если их товарные рынки взаимодополнительные и не конкурирующие между собой, и даже если эти государства конкурируют в пределах одной и той же товарной группы, но условия рынков не позволяют вытолкнуть с него конкурентов. И как обычные государства экономические корпорации могут вести войны, захватывать рыночные территории, объявлять перемирия и заключать договора о вечной дружбе, устанавливать свое внутреннюю власть, как и поддерживать свое единство и экономическую целостность.
А так как внутреннее функционирование экономической власти подчинено экономическим интересам, то ее принципы несколько иные. Внутри фирмы преобладает приказная форма управления (это только вовне работает договорной и конкурентный принцип). А консенсус работающих на корпорацию достигается возможностью ... их увольнения. Особым «демократическим» статусом внутри такой корпорации обладают лишь собственники. Внутрифирменная демократия тоже не прямая (когда один собственник – один голос во внутрифирменных делах), а весовая - голос пропорционален долевому участию в собственности фирмы.
Как разновидность экономических корпораций можно еще выделить финансовые структуры. Особость их в том, что финансовая деятельность заметно отличается от обычной хозяйственной, но в то же время именно деньги рассматриваются в современном хозяйственном устройстве как квинтэссенция экономики. И согласно внутренней логике финансового мира, как раз деньги и являются двигателем экономики, политики, даже применения военной силы.
Политические корпорации обладают уже иным государственным статусом. Они не выходят за рамки традиционного государства и замкнуты внутри него. Единство политических корпораций формируется на основе единства политических интересов ее членов (и, соответственно, стремления к завоеванию власти) и тех политических идей, выразителями которых они выступают. К тому же, помимо своего внутреннего единства, они ассоциированы с теми социальными группами, которых они представляют на политическом поприще (избиратели, финансовые спонсоры, экономические корпорации и т.д.). Политические корпорации тоже способны обособляться по-государственному, когда они получают право представлять и государство, когда их представители оказываются на государственных постах, и общество, как выражение интересов тех или иных социальных сил.
Управленческая корпорация. Иногда можно встретить выражение «революция менеджеров», которая полагает, что реальная власть в современном обществе все больше переходит к профессиональным менеджерам. Это «государство» обустроено как раз чисто по функциональному признаку, ведь управление неотделимо от деятельности тех или иных структур. И управление как бы универсально и не обязательно привязано к собственности, предмету деятельности, социальным интересам. Но в том и дело, что управленческая корпорация, хотя и наделена большим правом в принятии решений (а это и есть основной предмет деятельности управленца), все же скорей является профессиональной корпорацией, хотя и с особым статусом. Ведь и решения принимаются управленцем не произвольно, как выражение лишь собственной воли, а определены каким-то полем решений, которое задается извне и определяется интересами собственников, направлением деятельности организации, другими привходящими условиями. И все же управленческая корпорация осознает себя как самостоятельное «государство», так как и обычное государство эта корпорация рассматривает лишь как одну из форм управленческой деятельности, требующей определенных профессиональных управленческих знаний и навыков.
Внутри традиционного государства можно выделить особые государства в государстве, которые тоже представлены корпорациями. Это силовые структуры: армия, органы внутренних дел, спецслужбы. Эти корпорации не только определены их местом в государственной машине, но внутри них присутствует и свой этический кодекс (считай, внутренняя идеология), и своя внутренняя «государственная» иерархия и «государственная» подчиненность, которые могут обладать большим весом при принятии решений, чем то определено их местом в традиционном государстве. И обладая реальной силой, эти корпорации нередко не только претендуют на всю власть в государстве, но и берут ее напрямую, минуя обычный политический механизм.
Еще одни корпоративные образования - это корпорации по увлечениям. Как пример - спортивные болельщики. А то, что корпорация эта может «дозревать» до государственного уровня, свидетельствует хотя бы то, что в современной истории известен случай, когда результат футбольного мачта стал поводом для объявления войны. Так в июле 1969 года между Сальвадором и Гондурасом разразилась «футбольная война». Поводом послужил результат отборочного матча чемпионата мира между сборными этих стран, проигранный гондурасской сборной. И последствия этой войны оказались серьезным: погибло около трех тысяч человек и экономикам этих стран был нанесен серьезный ущерб.
Границы «государств» различных видов спорта, спортивных болельщиков, других возможных увлечений достаточно четко очерчены. Эти корпорации имеют свою индустрию, свое гражданство, свою внутреннюю власть и способны в реализации своих интересов выходить не только на государственный, но и международный уровень. Но это касается не только спорта. Можно обозначить корпорацию экологов (оформленную, например, в Гринпис), общекультурные корпорации (представленные, скажем, в Юнеско). Причем все эти спортивные, экологические, общекультурные корпорации имеют и надгосударственный уровень представительства, решениям которых в сфере их компетенции подчиняются и государства (хотя бы организации соответствующего профиля).
И последнее - возрастные «государственные» образования. Если для подрастающего поколения это еще только игровые «государства», то, например, студенчество вполне способно выступать как самостоятельная социальная и политическая сила. Хотя как раз студенческие организации - это наиболее короткоживущие «государства», так как очень быстро происходит ротация их членов. Таким же возрастным государственным объединением выступает «партия» пенсионеров, которая обладает вполне устойчивым единством интересов и при определенных условиях могущая их реализовать.
* * *
Еще раз вернусь к принципам существования корпоративных «государств». Они едины внутренним «государственным» интересом, функциональны, имеют ограниченные временные рамки. Последнее вызвано тем, что могут меняться корпоративные функции, трансформироваться корпоративный интерес и находить свое выражение в других организационных формах, как и кадровая ротация может влиять на изменение целей этих корпораций. Вхождение в эти корпорации двояко: признание своей принадлежности к конкретной корпорации и признание корпорацией того, что кто-то конкретный принадлежит ей.
По совокупности уже можно обозначить границу суверенитета корпораций, как и возможное взаимодействие их с другими «государствами». Взаимодействие с различными видами «государств» определен уже статусом корпораций. Самоотнесение себя к корпорации (свободный вход в ее состав и такой же выход) – это первый шаг. Но второй - принятие (непринятие) уже самой корпорацией в свои члены, как и возможное исключение из нее.
Одно можно отметить – сквозной характер корпоративных образований. Они могут формироваться как локальные образования, так и пронизывать государства своими представительствами и иметь надгосударственный статус. Корпорации могут выражать как частную волю своих членов, так и выступать как бы от имени всех тех, кто потенциально мог бы принадлежать к данной корпорации (вплоть до всего человечества, на что претендуют, например, те же экологи). К тому же корпорации очень динамичны. «Рассасываются» старые корпорации, если утрачен стержень их существования, и создаются новые, когда определенные интересы требуют своего оформления.
Суть корпоративных «государств» как раз в том, что они выступают параллельными государствами государству традиционному и частично перехватывают его функции. Внутри государства традиционного существование различных корпораций оформляется законами, но корпорации в современном мире легко проникают за границы государств. И обычное государство нередко сталкивается с невозможностью регулировать их деятельность, кроме как в форме прямого запрета. Но тогда необходимо оформление корпораций как своего рода сквозных «государств» со всеми вытекающими из этого государственными особенностями и со своими корпоративными особенностями суверенитета (функциональность, временность, специфика общего интереса, организационные формы и размах представительства). А первый шаг к суверенизации этих государств – это формирование еще одной «политической» карты мира, чтобы был понятен и узнаваем этот параллельный государственный мир.
* * *
«Государства», которые рассматривались до сих пор (государство-я, семейное государство, национальное, корпоративное), - это все государства социально-субъектные, то есть их ядром являются те или иные социальные субъекты со своей волей и своими интересами. Но государство можно рассмотреть и под другим углом зрения, например, вещественно-правовым. Речь идет уже о государстве-собственности.
Понятие собственности обычно рассматривается с двух позиций: социально-экономической и правовой. Подойдем к вопросу о собственности со стороны возможной его государствообразующей функции.
Чтобы разобраться с государством собственности, начнем с энциклопедического определения собственности.
* * *
Собственность - исторически развивающиеся общественные отношения, которые характеризуют распределение (присвоение) вещей как элементов материального богатства общества между различными лицами (отдельными индивидуумами, социальными группами, государством).
Право собственности как право конкретных субъектов на определенные объекты (имущество) сводится, как правило, к трем правомочиям: праву владения, праву пользования и праву распоряжения имуществом. Право владения — предоставляемая законом возможность фактического обладания вещью и удержания ее в собственном владении. Право пользования — основанная на законе возможность эксплуатации имущества, извлечения из него полезных свойств и/или получения от него плодов и доходов. Право распоряжения имуществом — предоставленная собственнику возможность по своему усмотрению и в своих интересах совершать действия, определяющие юридическую судьбу имущества.
* * *
Из этих определений следует, что общность собственности (что необходимо для «государственного» объединения) связана с характером материального богатства (что вообще под этим понимается?), механизмом его общественного распределения и правовым закреплением собственности. Остаются еще вопросы: каков уровень правового регулирования этой собственности: только ли внутри государства или может быть иной механизм права, какого момента начинает действовать юридическое право, так как приобретение имущества может быть не только договорным, но и силовым (возможно присвоение материальных ценностей, которые правом еще как имущество не определены, так и возможно создание новых объектов собственности).
В том и особенность государства-собственника, что оно задано очень узким пространством материального имущества (как элементов материального богатства). И далеко не все материальное подпадет под определение имущества. Например, природа как таковая не является и не может быть имуществом. Богатством может быть, но имуществом – нет.
На уровне обычного государства под материальным имуществом может быть понята территория (но не природа), да и то по отношению к другим государствам с их суверенным правом распоряжаться собственной территорией. Природные ресурсы также могут быть отнесены к материальному имуществу, но и то только потенциально, так как они станут материальным имуществом, лишь когда будут добыты и переработаны.
Что ж, попробуем определить суверенность государств собственности по этим трем параметрам: объекты собственности, механизм их социального распределения и принципы права собственности.
Частная собственность лишь тогда становится собственностью, когда она признана традиционным государством как абсолютное, защищенное законом право гражданина на конкретное имущество (землю, другое движимое и недвижимое имущество) за исключением отдельных видов имущества (в соответствии с законом). То есть для существования частной собственности необходимо признание ее со стороны государства (что уже ограничивает суверенитет этой собственности). При этом необходимо признание права частной собственности как права абсолютного и тем уже защищенного законом. Законом должен быть определен весь перечень имущества, которое подпадает под понятие собственности, и, соответственно, только это имущество будет защищаться законом и признаваться частной собственностью. Для «государства» частного собственника это довольно значительные ограничения, так как суверенность такого «государства» признается лишь по отношению к другому собственнику, но не в абсолютном смысле.
Семейная собственность рассматривается в правовом государстве как вид общей собственности – как собственность совместная, без определения частных долей в ней. Но и на нее распространяются все те ограничения, что и в случае с частной собственностью.
Корпоративная собственность тоже является общей собственностью, но уже с долевым участием. Она еще может быть дополнена понятием промышленная собственность (в праве - используемое для обозначения исключительного права на нематериальные ценности: изобретение, товарный знак, промышленный образец и т. п.). И корпоративная собственность тоже выступает как форма частной (по сути, как сумма частных собственностей) со всеми ограничениями ее суверенитета. Но корпоративная собственность может не замыкаться на внутригосударственное правовое регулирование. Имея возможность владеть собственностью в разных государствах, а по отношению к настоящему государству имея возможность выступать в качестве ее нерезидента (то есть не являться подданным данного государства по уплате налогов и юридическому регулированию прав собственности), корпоративная собственность приобретает более широкий статус. Она регулируется не только внутри государства, но и на межгосударственном уровне. При этом одновременно используются два механизма регулирования: закон внутри государств и практика международного договора. Что заметно укрепляет статус этой собственности и ее защищенность. И в то же время так размытая по миру собственность выходит из под юрисдикции какого-то одного государства. Здесь можно вспомнить еще офф-шорный механизм собственности, когда юридическое место прописки собственности, включая уплату налогов, принципиально разведено с фактическим местом ведения бизнеса. Офф-шорные компании не могут вести бизнес на территории своей прописки, но при этом и налоговое бремя очень мягкое.
Если ставить в ряд собственностей еще и интеллектуальную собственность, то смысл такой собственности – это только правовые отношения. Ведь интеллектуальная собственность обозначает лишь регулирование прав в использовании продукта творческой деятельности. Интеллектуальная собственность может совсем не включать материального имущества, что заметно меняет характер владения, пользования и распоряжения такой собственностью. Так что интеллектуальная собственность – это лишь социальные отношения по поводу интеллекта, это лишь тень вещественного права, а не само оно. В каком-то смысле интеллектуальная собственность противоречит и абсолютному праву человека на любые идеи, и характеру их распространения, когда с приобщением к идее количество ее «собственников» лишь увеличивается, а она не переходит из рук в руки как товар.
Если рассматривать такой социальный субъект как нацию, то она никак не связана с понятием собственности. Либо идет речь о государственной собственности, тогда нация понимается как государственная, либо под национальной собственностью (если это, например, малые народы в большом государстве) в лучшем случае можно рассматривать лишь сумму собственностей ее представителей. И отдельным правовым статусом может наделяться национальное достояние в виде памятников национальной культуры. Но национальное достояние – это уже культурное богатство, которое никак не приравнивается к богатству материальному.
Единственный абсолютный статус собственности принадлежит государственной собственности. Во-первых, государственная собственность включает в себя любое имущество, принадлежащее государству, без всяких ограничений на это имущество. Во-вторых, под этой собственностью можно понимать все, что входит в понятие государственного суверенитета, в том числе и государственную территорию, национальную валюту и абсолютное право на распоряжение природными ресурсами данной территории. В-третьих, право государственной собственности внутри государства ограничено по закону лишь тем, кому может передаваться право на распоряжение ею, а вовне – собственность государства абсолютно суверенна. И государственная собственность за пределами государства регулируется межгосударственными соглашениями, то есть базируется на договорных отношениях, а не нормах закона. По сути, государственная собственность в других государствах – это все та же суверенная территория данного государства. В-четвертых, государственная собственность защищается всей мощью государства, включая вооруженную силу.
Частично государственная собственность делегируется на муниципальный уровень, а сама муниципальная собственность рассматривается как самостоятельная в рамках разграничения властных полномочий между центром и органами местной государственной власти и местного самоуправления.
Можно упомянуть еще собственность международных организаций, но характер этой собственности стоит обозначить как общую собственность при долевом участии учредивших эти организации государств. Главное ее отличие, что это преимущественно договорная собственность.
Остаются на мировой карте собственности еще те «территории», которые наделены особым статусом, который не позволяет претендовать на них отдельным государствам: моря и океаны (кроме прибрежных вод), общее воздушное и космическое пространства, и такой материк как Антарктида.
* * *
Из всего этого вырисовывается специфическая картина. Государство-собственность, за исключением государственной собственности, отнюдь не обладает абсолютным суверенитетом. И построить на основе собственности самостоятельные «государства» почти невозможно, так как право собственности не абсолютное право собственника, а право межсубъектное. Это право должно быть обязательно признано как юридическое право со стороны других собственников (каким бы образом эта собственность не «захватывалась»), будь то общество, государство во внутригосударственных делах, или же другое государство и международное сообщество во внешних. То есть у государства-собственности нет неотчуждаемой сферы, где собственность самодостаточна. Во-первых, потому нет, что достаточно условно разделение всего материального богатства на собственность и несобственность. Во-вторых, потому, что непременно необходим правовой механизм признания собственности (построить институт собственности на основе только договорных отношений почти невозможно: священных и абсолютных прав в договорах не бывает). А, в-третьих, собственность – это механизм социального распределения материального богатства, а не абсолютная воля собственника.
По сути, единственный путь разрешения противоречия, связанного с ограниченным суверенитетом собственности, состоит в сокращении всеохватного правового применения этого понятия. Собственность как собственность вообще может иметь смысл лишь как собственность частная и никакая другая. Но это уже вопрос социальных понятий. Тогда и частная собственность – эта то частное имущество, владение которым соразмерно ее собственнику и его способности самому им управлять.
А в государстве к понятию собственности можно тогда отнести лишь малую часть всех материальных богатств. Остальная «собственность» должна пониматься соответствующе: как природная среда, среда обитания, достояние нации, общенациональное достояние, социальная инфраструктура (градация требует своего уточнения), - но не как собственность. Так же и корпоративная собственность может быть разграничена на собственность конкретно частную (опять-таки по принципу соразмерности управления этой собственностью) и корпоративное общее имущество (понятое не как собственность, но как средства производства и существования корпорации). А интеллектуальная собственность при этом совсем потеряет статус собственности, который используется по отношению к интеллектуальной деятельности как отголосок вещественного права. Идея и должна признаваться идеей, а не быть слепком с совсем других социальных отношений.
Отметим еще одну особенность государства-собственности. Развитие хозяйственной инфрастуктуры ведет к тому, что многие государственные функции все больше передаются либо на межгосударственный уровень, либо напрямую регулируются договорными отношениями хозяйствующих субъектов (тех же ТНК). Сужение государственных функций в вопросах регулирования хозяйственной деятельности и, соответственно, в вопросах собственности ведет к разукрупнению государств - к той мировой тенденции, которая прослеживается весь двадцатый век. А новые государства образуются все более однородными по национальному, социальному, природо-хозяйственному признакам, как и по возможности соразмерного управления территориями и социальным хозяйством. Следуя этой логике, государство-собственность – это сомасштабный собственник во всех смыслах собственности: частной, семейной, корпоративной, государственной. Так что и путь образования такого «государства-собственности» - это приведение права собственности к сомасштабным самой этой собственности размерам. Вот на этом уровне и возможен полноценный «государственный» суверенитет.
Государство людей и государство идей. Что казалось бы проще? Берем привлекательную социальную идею и строим на ее основе государство. Но не каждая идея государства становится государственной идеей, то есть той, которая закладывается в основание государственной политики и отражает реальное политическое устройство. Также и идеальный образ государства, выраженный в его идее, может не совпадать с тем, как реализуется эта идея, как бы не клялось государство, что следует ей. В пространстве идей, помимо идей о правильном устройстве государства (реализованных и нереализованных), присутствует и другой слой идей, который напрямую может не влияет на государственное устройство, но формирует представление об единстве общества, его идеалах и ценностях. И еще один слой представлений - это как отображается реальная политика государства, как отображается жизнь общества в пространстве идей. То есть, как понимаются реальные события, в каких понятиях они интерпретируется, и как формируется информационное пространство, создающее наше представление о реальности.
У государства идей получается сразу несколько уровней, что заметно усложняет его понимание: идеи социального устройства; официальная государственная идея; та конкретная социальная идея, которая берется за основу государственной идеи; понятия, в которых отображается социальная реальность; информационное пространство; различные этические и моральные системы; религиозное и философское осмысление социальной реальности.
Отношение ко всем этим уровням может быть очень разным. Например, может приниматься социальная идея (преобразованная государством в свою идею), но не приниматься официальное толкование этой идеи и, более того, жестко критиковаться государство как раз с тех позиций, что государство не следует тому, что оно провозглашает. Скажем, демократия, как идея государства, может заметно расходиться с той демократией, которой клянется государство, и еще более расходиться с повседневной "демократической" практикой.
Идейных государств получается сразу много, помимо того разнообразия социальных идей, которые в избытке представлены на идейном рынке. Оценивая эти «государства», необходимо обозначить, где пролегают их идейные границы (что за идейную территорию они занимают) и в чем принцип их «государственного» единства.
Попробуем пройти по порядку.
* * *
Государственные идеи, официальные принципы государственного устройства. Это те принципы, которые официально провозглашаются государством и которые заложены в основу его конституционного устройства (если, конечно, конституция присутствует - некоторые государства обходятся без нее).
Республика, ее государственная идея - выборность верховной власти. Самая общая государственная идея, которая не раскрывает ни механизмов выборности (сословная или общегражданская), ни организацию самой власти (есть или нет, например, разделение властей). Республиканская идейная граница лишь пролегает между выборностью власти и авторитарным ее установлением, как и принципом престолонаследия.
Монархия, как единоличная форма правления, сама по себе не является самодостаточной государственной идеей, так как требует для ее установления идеи высшего порядка, которая бы подкрепляла право монарха на единоличную власть и это право принималось бы подданными. Поэтому монархия непременно опирается на религиозную идею, кроме тех случаев, когда власть монарха конституционно ограничивается и, по сути, монаршая власть становится символической, оставаясь лишь данью государственной традиции.
Теократия, как государственная идея, как раз в полном смысле соединяет идею монархии с религиозной идеей, так как в ней монарх одновременно является религиозным главой государства. Тогда государственная идея во многом сливается с религиозной догмой. Самый яркий пример теократии - Ватикан. Папа - пожизненный монарх, но монарх избранный и по наследству (или по завещанию) свой религиозный и государственный титул предать не может.
Диктатура, если она устанавливается, то опирается на силу, а ни на какую-то государственную идею. По сути, сила и становится государственной идеей. Общепризнанная государственная идея выступает лишь в форме внешнего оформления диктаторской власти. Вообще идея силы - самая слабая из государственных идей, слабая в том смысле, что в открытую она никогда себя не провозглашает. Сила используется, но стремится оформиться в другие идейные одежды.
Демократия в качестве государственной идеи обычно напрямую не провозглашается. Да и само толкование демократии, уже как идеи социальной, а не официальной государственной, очень расширительно. Так что на уровне государственной идеи декларируются только самые основные принципы демократии: власть большинства, равноправие граждан, защищенность их прав и свобод, верховенство закона, разделение властей, выборность главы государства и представительных органов. И как государственную идею, демократию оценивают по тому, отражены ли эти принципы в законах государства. Нюансы демократии (перечень прав и свобод, их реальная поддержка государством) скорей относятся к разряду социальных идей, которым стремится следовать общество, чем официально государственных. Идеями демократии клянутся политики, но реально на практике государство может следовать совсем другим принципам, да и внутренний смысл демократии раскрывается в совсем другом идейном пространстве.
Светское и религиозное государства. Водораздел их государственных идей в том, что признается основой государственной власти и законов государства. Идея светского государства - общество и только оно само устанавливает свои законы и власть над собой, а вероисповедание - частное дело гражданина. Для религиозного же государства высшим законом является священное писание, а власть - от Бога.
Федерализм можно отметить еще как одну государственную идею, которая подразумевает объединение в одно государство равноправных государственных субъектов. В федерации действуют единая конституция, единые союзные (федеральные) органы государственной власти, устанавливаются единое гражданство, денежная единица и т. д. И в то же время члены федерации имеют, как правило, собственные конституции, законодательные, исполнительные и судебные органы. Граница федеративной идеи - унитарность государства. Если для унитарного государства его единство декларируется изначально, то для федеративного государства его единство договорное. Сам смысл федеративного государства - в возможной государственной суверенности каждого из субъектов федерации. То есть субъекты федерации переуступают часть своих суверенных государственных прав единому государству, но переуступают на договорной основе (пусть даже номинально). Договор членов федерации (пусть даже он закреплен конституционно) - это все же не единый закон: принцип действия межгосударственного договора заметно иной, чем внутригосударственного закона. И при определенных условиях субъект федерации может претендовать на полную государственную самостоятельность и государственный суверенитет.
Федерализм можно рассмотреть еще и как противопоставление имперской государственной идеи. Ведь империя тоже объединяет разнородные государственные образования, каждый из которых потенциально самостоятельное государство. Даже более того, если федерализм подразумевает, что принципы политического устройства и принципы формирования власти едины для всех субъектов федерации, то имперские провинции могут иметь совсем разнородный характер их внутренней власти. И создается империя не на договорной основе, а имперской экспансией и присоединением к себе новых земель. Империя и едина единством присяги на верность императору и единым подданством, как и едина защитой имперским центром от внешних посягательств на ее целостность.
Социалистическая же идея (как государственная, а не социально-философская) опирается не на принципы формирования власти внутри государства, а в основание самого государства заложена идеологическая доктрина. В этом смысле социалистическое государство, как государственная идея, аналогично религиозному, так как государственное устройство формируется не на основе законов, принимаемых обществом, а на основе того, что идеологическая доктрина предписывает обществу в качестве его законов. Социалистическую идею даже можно сравнить с теократией, так как глава государства и идеологический глава господствующей доктрины чаще всего одно и то же лицо.
Суммарно государственные идеи составляют очень небольшой перечень:
- выборность власти или наследуемое единовластие,
- приоритет общества в принятии законов и формировании власти или приоритет религиозной (идеологической) доктрины,
- разделение властей или монополия власти,
- власть гражданского большинства или власть сословного меньшинства,
- гражданское равноправие или же различие прав по какому-либо признаку (сословному, половому, религиозному, национальному, имущественному и образовательному цензу, цензу оседлости),
- силовой захват и удержание власти или же социальное формирование власти и тем уже принятие ее обществом (легитимность власти),
- унитарность или федерализм,
- имперское или гражданское устройство государства.
Насколько реальная практика государства следует заявленной государственной идеи, уже составляет другую «идею», внутреннюю, которой реально следуют государственные мужи. Государственная идея – это скорей идейный ориентир государства. И проведение реальной политики опирается на эту идею хотя бы декларативно. Как бы не расходились государственная идея и внутренняя «идея», но именно с государственной идеей сверяются реальные дела государства, к ней апеллирует общество, решая свои проблемы, вокруг них разворачивается политическая борьба.
* * *
Так как государственное разделение довольно заметно проходит по линии, разграничивающей религиозное и светское государства, то второй шаг в оценке «государства идей» – это религиозная идея.
Религиозная идея универсальна, она охватывает все стороны бытия. В ней непременно присутствует картина мира (космогония), которая рисует, как мир устроен и как он сотворен. Она включает в себя этический кодекс, предписывающей человеку его поведение в обществе и его религиозное поведение по отношению к богу (богам). Религиозная идея формирует свои обряды и традиции, в которых отражено почитание богов и сама религиозная вера. Она определяет суть и небесной, и земной власти. Так что религиозная доктрина намного полнее государственной идеи, она регулирует все стороны жизни общества и все его идейное обустройство.
Когда государство сливается с религиозной верой и когда государь является также религиозным главой государства, то все государственное и социальное устройство целиком подчинено религиозной доктрине. Заметно меняется картина, когда глава государства не является одновременно главой церкви, хотя религиозная доктрина признается частью государственной идеи. У государства тогда появляются свои цели, отличные от религиозных. Но религиозное «государство» можно рассмотреть и отдельно - как земное обустройство господствующей религии. При этом раздельно надо рассматривать и церковный «государственный» уклад, и взаимоотношения церкви с государством и властью и ее отношения с паствой. Особенно это важно, когда религиозное «государство» отделено от светского.
Пространство религиозной идеи, ее территория – это весь видимый и невидимый мир (но «царствие Мое не от мира сего»). Если в пространстве идей вера вбирает в себя все (и не может быть иной веры – веры иной религии в религиозной вселенной нет и не может быть, как нет и иных богов), то в земном обустройстве церковь – град Божий на земле. По сути, что в духовном измерении, что в земном, религиозная идея – идея имперская. Как все народы должны прийти к единому богу, богу данной религии, так и церковь должна проникнуть во все уголки земного мира. Причем любая мировая религия на это претендует. Ибо бог один в мире и только бог этой религии. Кстати, для богов языческих такой вселенской всеохватности нет, природная обитель богов – она здесь, рядом, у порога родного дома. И церковь свое «государственное» присутствие действительно не замыкает на каком-то конкретном государстве. Любая из мировых религий имеет свое духовное и земное представительство везде, где она находит своих адептов. Так что границы веры и границы церковного «государства» не совпадают с государственными границами даже тех государств, где эти религии являются государственными или господствующими. Религиозное государство и в идейном мире, и в мире земном намного больше, чем традиционное государство.
Гражданство религиозного государства отличается от обычного гражданства. Оно не дается от рождения, а требует специального обряда посвящения. В христианстве – это крещение для мирян, а для получения гражданства уже церковного «государства» – пострижение.
Власть в религиозном «государстве» - власть Божественная, абсолютная и непогрешимая. И отношения с Богом, высшим властителем, тоже особые. И если вера – это для мирян, то церковный люд не столько верует в Бога (а может и совсем не верует), сколько служит Ему, являясь священнослужителем Божьей власти на земле. Внутри церковного «государства» есть своя иерархия земной церковной власти, которая сосредоточена в единых руках – патриарха (или папы римского). И эта власть тоже абсолютная и непогрешимая.
Но церковное «государство» не было бы государством, если бы питалось только духовной пищей. В земных делах оно обустроено по земному. Церковная десятина, освященная Святым писанием, - хлеб насущный. И даже будучи отделенной от государства, церковь отнюдь не отделена от земного богатства, меняются лишь его источники.
Церковь имеет и свой язык, который у православной, например, совсем не совпадает с народным языком. В духовном же смысле свой религиозный язык – это язык молитвы. А государственной «идеологией» является библейский свод законоуложений. А вся жизнь религиозного «государства» расчерчена религиозными обрядами. Они и регулируют почти все стороны повседневной жизни.
Границы церковного уклада – это границы монастыря и церкви, когда за монастырскими воротами скрывается совсем другая жизнь.
Защита своего государства. Как и обычное государство церковное стремится себя защитить. Защита внутри самой церкви – это предание анафеме и признание ересями любое не церковное толкование священного писания.
Воины христовы. С оружием в руках церковь себя не отстаивает, да и отбор кадров для служения богу очень специфический – это особый народ: блаженны нищие духом и нищие телом. И за защитой своего религиозного государства церковь взывает не к Богу, а светской государственной власти. Хоть Бог и высший владыка по религиозному уставу, но вооруженных сил он не имеет.
Все государствообразующие элементы у церкви налицо. Так что церковь – вполне самодостаточное государство. А религиозное государство, объединенное с церковью, будет во многом иметь ее черты.
Государство церковное строит и свое особое место в государстве светском. Но ... всякая власть от Бога. Эта религиозная государственная идея во многом определяет отношения церкви и светского государства. С государственной властью: духовно окормляет, и владыка светский - помазанник Божий. Пастве – проповедь. Не может быть диалога проповедника и паствы. Диалог в принципе невозможен, пастырь вещает - паства внемлет. Сама религиозная доктрина не предусматривает диалога бога с людьми, и, соответственно, диалога его наместников с паствой (Кстати, потому и несостоятельными оказываются попытки вести диалог в Интернете на религиозные темы)
* * *
Светские социальные идеи. Их отличие от религиозных в том, что они охватывают только социальные вопросы, не посягая на вселенскость. Социальные идеи скорей формируют образы идеального общества – того, каким оно ДОЛЖНО быть согласно той или иной социальной доктрине. Но это общие принципы, которые не задают детализацию повседневной жизни общества, не пронизывают ее обязательной обрядовостью. И адресованы светские социальные идеи разуму, а не чувству и вере. Их можно принимать, с ними можно спорить, их можно отрицать, они не абсолютно истинны и тем уже свободны в их принятии и возможном их развитии.
Несколько особняком в перечне социальных идей находится традиционное общество, общество с традиционным укладом. В его основе не заложены те или иные социальные доктрины, оно складывается само собой, закрепляя свой уклад в традиции, поддерживая эту традицию из поколения в поколение и следуя ей. Хотя определенная социальная идея присутствует и в нем, она формируется на основе социальных мифов и воспевания легендарного прошлого своего народа.
Национальная идея как идея родилась исторически сравнительно недавно. Чтобы она могла обрести свои черты, уже должна сложиться нация, причем нация, осознающая свою государственную самодостаточность. Чем наполнена национальная идея? Прошлым, настоящим и будущим нации. Прошлое не перепишешь, но исторический путь нации и определяет ее самобытность. Будущее в национальной идее – это ее устремления, но не обязательно национальная идея имеет какие-то четкие очертания своих исторических целей. А вот настоящее – это государственное устройство нации. По сути, национальная идея сосредоточена в идее создания своего национального государства. И если этого государства нет, то национальная идея находит в идее его создании свою историческую цель, свое историческое будущее. Иного, кроме как создания своего государства, национальная идея не содержит. Даже принципы гражданского устройства национального государства не столь важны по отношению к идее его создания.
Москва – третий Рим, четвертого не бывать. Православие, самодержавие, народность. Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Россия испробовала много державнических идей, но не одна из них не являлась национальной. «Москва – третий Рим» - идея имперская, «Православие ...» - монархически религиозная, «Пролетарии ...» - мессиански интернациональная. Попытка выдвинуть патриотизм в качестве национальной идее опять взывает лишь к чувству, но до национальной идеи не дотягивает именно потому, что ничего не говорит о национальном государстве. Патриотизм как преданность власти, вбрасывающей правильные лозунги в массы, - это верноподданничество, а не национальная идея. Попытка же сверху сотворить национальную идею заранее обречена на провал, если ее творцами выступают не русские национальные силы. Именно сам принцип национальной идеи будет этому противиться. Творцы идеи свое понимание и свое место в идеале общества обозначают обязательно, даже если это не осознают и в открытую не декларируют. Так что сверху, на вынос, никакой национальной идеи не родится, кроме разве сиюминутных лозунгов, регулярно вбрасываемых в массы, которые, как творцы «идеи» считают, будут массами восприняты, и массы на ура пойдут за властью под этими лозунгами.
Идеи гражданского общества иные. Здесь идеи солидарного общества (национального, религиозного, классового) почти не представлены. Эти идеи акцентированы на личности, ее правах и свободах, ее самоутверждении в обществе. Американская мечта, когда даже чистильщик сапог может стать миллионером, - это один из ярких примеров идеи гражданского общества.
Главенство закона, равно применимого для всех, свобода слова и совести, равные права для всех. Государство – это лишь коллективный наемный служащий граждан, как полагает идея гражданского общества. Политическая же идея гражданского общества подразумевают демократию с его основными принципами избрания власти, ее подотчетности обществу и разделения властей.
В светские социальные идеи может входить и религиозная идея, но она уже толкуется расширительно и обычно в ее этической и общефилософской части. А следование религиозной идее в светских социальных доктринах подразумевает чаще всего не государственное устройство на ее основе, а принятие морального религиозного кодекса в качестве основы социального поведения.
В чем еще особенность светских социальных идей? Каждая из них по своему формирует карту государства, выделяя на ней свои «материки», что порой неузнаваемыми и не сопоставимыми оказываются идейные государства. Например, гражданская идея, национальная, классовая признают совсем разное деление общества, как и разное его объединение в государственное целое.
Так классовая идея вообще не различает граждан, для нее общество – это совокупность солидарных классов, деление на которые связано с их местом в социальном производстве. Но тогда меняются и все представления о законе, правах личности, размываются и нации в классовом делении. Различные социальные идеи и оказываются поэтому в совсем разных вселенных, когда переход из одной в другую неизвестно по каким законам происходит.
К социальным идеям можно также добавить различные этические системы. В их основе лежит попытка вывести нравственный закон на основании разума. Но будучи образцом социально-философской мысли они так и не трансформируются в реальные моральные нормы. Скорей они содержат описание этического поведения, исходя из какой-то общей концепции, чем выступают этическим предписанием, следование которому принимается обществом в качестве нравственного закона.
* * *
Социальных идей может быть сотворено очень много. Они могут быть сами по себе целостными и самобытными, но могут и собирать вместе отдельные идеи социального обустройства. Социальные идеи можно разделить на те, которые принимаются обществом и становятся его социальным идеалом, и те, которые так и остаются социальным мечтанием.
Механизм принятия социальных идей скорей заключен в узнаваемости этих идей, в возможности следовать им, как и в том, что сами идеи могут отражать цели и интересы тех социальных групп, которые их продвигают. В последнем случае декларируемые социальные идеи могут далеко не совпадать с тем, к чему реально стремятся эти социальные группы. Такого рода идеи ориентированы на принятие их обществом и через это уже реализацию интересов этих социальных групп, тогда как сами они могут следовать совсем другим идеям. Социальные идеи при таком подходе выступают инструментом для реализации этих целей и интересов, а не являются самодостаточной ценностью.
Среди нереализуемых социальных идей присутствуют в основном идеально-отстраненные идеи. Это как бы идеи не от мира сего. В них акцент делается на духовности, морально-этических принципах, некоем идеальном образе человека и общества. Они потому и не реализуемы и даже в качестве социального ориентира приняты лишь их творцами, что не возвращаются на бренную землю и на ней не находят своего прообраза, как и не содержат никаких реальных социальных инструментов для их воплощения.
Это - государства мечты. Они в основном базируются на идеях солидарного и справедливого общества. Та же идея соборности - из этого ряда, или, например, идея духовного братства всех людей. Но государство мечты может быть не обязательно духовной природы. Государства фантазии выстроены нередко очень технократично, и их описание может выглядеть как реальное государство, но отнесенное к далекому будущему. Такие идеи оставляют свой след в пространстве идей хотя бы потому, что раскрывают социальный мир во всем его объеме, в объеме того, что может быть, а не только что существует или же должно быть, как то декларируют государственные идеи.
К этому идейному «государственному» устройству примыкают и различные социальные утопии, которые в большинстве своем акцентируют внимание на экономическом обустройстве общества.
Можно отметить еще один подход - миф о государстве. Если «вспомнить», что власть – это авторитет, чудо и тайна (самые что ни на есть мифологические понятия), то создание мифа о государстве обладает довольно конкретным смыслом. Государство как миф нереализуемо, оно живет в своем мифологическом пространстве. Но придание реальной власти такого мифологического облика позволяет возвеличивать ее, отделять от общества, перенося власть в другое – мифологическое пространство, и тем уже реально укреплять власть, если миф о государстве находит в обществе свое принятие. Не важно, что миф иррационален, не важно, что реальные поступки власти ему противоречат, как и реальный государь не соответствует этому мифу. Рациональные оценки отметаются при таком подходе, их восполнит героический миф о великом и мудром ... Гудвине.
* * *
Еще одно подпространство пространства социальных идей – это государство целей. Конечно, самая общая цель, которую декларирует любое государство – это достижение всеобщего блага. Конкретные же социальные идеи «государства целей» представляют из себя различные экономические, либо управленческие модели государства
Экономизм, как социальная концепция, провозглашает в качестве основы устройства общества его экономический интерес. В этой области широкий диапазон: либерализм и марксизм, монетаризм и кейнсианство, различные формы рынка и столь же различные модели государственного регулирования экономики. Рассматривая экономическое обустройство общества как первичное, экономизм и все остальные социальные явления оценивает лишь под этим углом. В рамках экономических концепций политика – это продолжение экономики, а войны – это уже продолжение такой политики, но другими средствами. Экономизм дистанцируется от национальных, религиозных, этических, гражданских идей. Он их рассматривает как идеи другой социальной планеты, изначально декларируя свою аполитичность, хотя при высадке на эти «планеты» он их тоже начинает оценивать под углом экономического интереса.
Управленческие модели являются моделями несколько иного типа. Они рационализируют общество, раскладывая его как систему по управленческим полочкам. И уже с позиций постановки управленческих задач оценивают возможность оптимального их решения. То есть управленческие модели переносят на общество технократический подход и работают с ним как с большой системой, характеристики элементов которой не особо значимы. Как раз управленческие идеи и провозглашают, что обществом должны управлять профессионалы, не вдаваясь в детали, - а что под социальным профессионализмом в данном случае подразумевается.
В государстве целей есть еще одна уникальная цель – власть как таковая. Ее особенность в том, что она напрямую не декларируется, и социальные идеи, которые бы провозглашали ее самоценность, не присутствуют на идейном рынке. Обычно стремление к власти облачено в другие идейные одежды, а сами эти идеи имеют лишь инструментальный смысл для того, чтобы использовать их для достижения и удержания власти. Причем для целей власти может сгодиться любая социальная идея, если можно использовать ее как социальную обертку, которой можно прикрыть свои властные интересы. Но если таких социальных идей не находится, то в ход идет основная властная идея – неприкрытая сила, и нет ей преград ни в каких моральных, этических и социальных нормах. Это уж после, достигнув силой своих целей, власть опять начинает стремиться облечься в подобающие идейные одежды, которые обосновывали бы ее легитимность и право применить силу во имя захвата и удержания власти. Такой подход и историю стремится переписать так, чтобы сам исторический ход событий признавал право сегодняшней власти быть этой властью. История для нее – это обращенная в прошлое политика.
* * *
Предельно обобщенные социальные идеи в пространстве идей занимают особое место. Они не адресованы ни к конкретному жизнеустройству, ни к конкретному обществу, и конкретного человека, по большому счету, не различают тоже.
Государство Вселенная. В этом государстве граждан нет, но есть человек и человечество, и гражданство в нем природное, а само природно-земное бытие и есть территория этого государства. Вселенские социальные идеи – идеи философские. Они не столько ориентированы на человека с его конкретными интересами, сколько апеллируют к его разуму, создавая либо благостные картины будущего освоения мира благодаря человеческому гению, либо чаще всего – апокалиптические картины последствий его неразумной деятельности. Отметим, что и взывают эти социальные идеи к абстрактному общественному мнению, а не к личности. И уж через возбуждение общественного мнения обращаются тогда к государству.
Гражданство мира провозглашает другую логику. Оно стремится перейти государственные границы, а за основу своего устройства признать общечеловеческие ценности. Суть общечеловеческих ценностей в конечном итоге сводится к набору определенных прав личности, ибо такой подход не рассматривает культурные различия разных обществ. В понимании общечеловеческих ценностей самое крупное сообщество, которое признаются, – это семья. Весь остальной круг социальных идей (национальных, религиозных, государственных и т.д.) сводится лишь к личностным характеристикам граждан мира и отходит на второй план. В этом гражданско-мировом подходе присутствуют разные идейные течения. Есть мессианские идеи спасения мира от скверны, есть различные футурологические модели, есть и концепции «конца истории», которые провозглашают исчерпанность стихийной истории и необходимость ее сознательного планирования.
К разряду таких обобщенных социальных идей можно отнести геополитику и цивилизационный подход. Геополитика наиболее проста в своем применении, почему так легко и стала популярной философско-политической идеей. Она избегает страстей человеческих, а весь мир раскладывает всего на два «материка»: сушу и море. Эдакая общемировая шахматная доска, на которой конкретный человек попросту отсутствует. Хотя скорей геополитику можно отнести к интеллектуальному хобби, так как на ее основе крайне редко можно принимать хоть какие-то конкретные политические решения. Геополитика относится к разряду описательных моделей, которые ценны тем, что дают еще один взгляд на происходящие события. Но сама геополитика не способна стать идеей, движущей социальные массы.
Цивилизационный подход также обладает ценностью описательного масштаба, позволяет сопоставлять различные региональные цивилизации с их особым государственным укладом, своей культурной традицией, всей совокупностью социальных ценностей. Основная же сложность и ограниченность цивилизационного подхода состоит в том, что он региональные цивилизации рассматривает самозамкнуто и изолированно от всех остальных мировых процессов.
* * *
Различные социальные идеи в основном понимают мир таким, каким он должен быть. То есть они формируют те или иные социальные идеалы. А как же мир реальный? И здесь мы вступает на следующий «материк» пространства идей – различные описательные модели. Они тоже базируются на некотором наборе идей и понятий. Но эти понятия очень конкретные, главное требование к ним состоит в том, чтобы они давали узнаваемую картину общества. И очень часто схватка на информационном поле идет за сами эти понятия, так как от того, в каких категориях будут описываться те или иные события, они будут приобретать соответствующий оттенок, по-своему представлять реальное положение дел и по-разному связывать отдельные факты между собой.
Самый большой блок описательных социальных моделей содержит исторический подход. История тем и ценна, что она показывает, что было и что стало. История является самым большим собранием человеческого опыта, позволяющем оценивать на основе исторических параллелей ориентироваться в реальном мире. Потому и идейная борьба за «правильную» историю, за правильное истолкование исторических событий бывает очень даже нешуточная.
Другой крайний блок описательных моделей дает обыденная идеология. Она основана на том, что каждый может свой повседневный опыт использовать для объяснение тех или иных событий. Конструкция этой идеологии чаще всего фрагментарна, заполнена множеством мифов и бытовых представлений, и обыденная идеология больше уповает на чувство, чем на разум. Ее основной характеристикой при оценке тех или иных фактов является достаточно жесткое разграничение свой-чужой. Все свое принимается без какой-либо оценки, оно изначально благолепно. Все чужое отторгается без раздумий.
В этих координатах очень легко строится образ врага, если сознательно раскачивать обыденную идеологию. Центральной «мыслью» тогда становится объединение против общего врага (внутреннее принятие того, кто с врагом борется, даже необязательно). Но и покушение на «свое» требует немедленного отпора. А так как битва сия происходит не на почве разума, а на почве чувств, то атаке подвергаются носители «чужых» идей, а не сами идеи. Сами же вражеские идеи изначально ущербны, что избавляет от какой-либо их оценки. И именно носители идей должны быть уничтожены, так как враг не идея, а конкретный человек. Что нисколько не мешает после уничтожения врага, идеи, им проповедуемые, присвоить для собственного употребления. И вот теперь эти идеи станут благолепны, раз попали в свою идейную копилку. Вот только это принятие идей никак на врага не распространяется. Отмечу лишь, что общность общего врага – это общность общего отрицания (враг моего врага - мой друг), она и поддерживается только до тех пор, пока общий враг присутствует и распознаваем. Стоит его победить или ему победить, то общность распадается. Потому эта идея постоянно и требует реанимации образа врага, так как она не способна перерасти в иные формы общности.
Государство знания – это еще один подход к описательным идейным конструкциям. Ключевым для этого подхода является выработка понятий, которые ложатся в основу понимания действительности. Эти понятия строятся как обобщение наблюдаемых фактов, они могут быть заимствованы из иных понятийных сфер, могут рождаться и новые термины для описания новых явлений, и понятия различных социальных идей начинают использоваться в их прикладном значении. Чаще всего эти понятия локальны, они не претендуют на всеохватность. Если можно так сказать, они феноменальны, то есть используются для оценки отдельных феноменов, но на их основе не выстраиваются всеобщие законы. Главное отличие этого описательного подхода в том, что он пытается уловить некую взаимосвязь фактов, пытается проследить логическую цепочку событий и, насколько это возможно, стремится отобразить каждое конкретное явление целостно. И при этом такой описательный подход осознает свои концептуальные границы. Он достаточно четко разграничивает различные социальные явления, каждое из которых может требовать для осмысления своего круга понятий.
Как раз на этом уровне описания действительности происходит оценка реальной власти и ее внутренней идеи. И на этом уровне как раз возможно сопоставление государственной идеи, социальных идеалов, заложенных в ее основу, и реальной государственной политики.
* * *
Описательные идейные конструкции выстраивают параллельно миру реальному свой мир, который живет по своим собственным идейным законам. Мир идейно параллельный, с одной стороны, является информационным слепком с мира реального, но с другой – он в чем-то определяет контуры дальнейшего развития событий, так как и оценки тех или иных явлений, и пропаганда и социальные лозунги – это все элементы этого параллельного мира. И третье – он может жить свой собственной внутренней жизнью, не обязательно возвращаясь в мир реальный. В этой внутренней жизни от реального мира миру информационно параллельному нужны лишь информационные поводы (они могут создаваться и искусственно), которые уже наполняются новым информационным содержанием при помощи всего арсенала информационных средств. Информационный повод дает пищу для комментариев и обобщений, исторических аналогий и различных прогнозов, публицистика получает материал для своих публикаций, появляется и повод для новых лозунгов и новых пропагандистских шагов. Конечно, весь объем этого параллельного мира раскрывается только когда информационный повод весом, но у любого события, попавшего на ленту новостей, своя собственная жизнь в параллельном информационном пространстве.
На карте идейных государств информационное государство обладает своим специфическим статусом. Не даром средства массовой информации величают четвертой властью, ибо у этих средств довольно много общего с властью реальной, а сама индустрия информации предстает самодостаточной империей.
Границы этого государства – любые значимые события, нашедшие отражение в информационном потоке. Нет события в информационном потоке, его нет и в реальности, так уж устроен современный мир. Его владения – умы, глаза и уши, подключенные к информационному потоку, формируемом СМИ. Его оружие – интерпретация фактов и сформированное потоком информации общественное мнение. Его сила - сиюминутность восприятия информации разом миллионами телеслушателей и радиозрителей. Средства массовой информации создают иллюзию сопричастности к событию, которое происходит где-то в другом мире, но приходит в нашу жизнь с экранов телевизоров. Причем сопричастность эта массовая, так как я знаю, что ты знаешь тоже самое, что и я, и одновременно со мной.
Формируется информационное пространство, которое в чем-то подчиняет себе пространство реальное. При помощи СМИ происходит не только массовое оповещение о событиях реального мира и не только их «нужная» интерпретация, но и создается свой собственный иллюзорный мир, значимость событий которого сопоставима с событиями мира реального именно потому, что они находятся в одном информационном поле и на одном экране телевизора. И к тому же СМИ могут выступать мощным координатором действий миллионов как раз благодаря массовому охвату громадной многомиллионной аудитории.
Но информационное пространство позволяет и самому строить свое собственное информационное государство, выбирая из всего информационного потока лишь те средства массовой информации, чьей подаче событий доверяешь, чьи комментарии совпадают с твоей точкой зрения и чей иллюзорный мир тобой принимается.
* * *
Если собрать воедино все идейные государства, то картина получится очень пестрой. Государственные идеи. Социальные идеалы, положенные в основу государственных идей. Различные социальные идеи (включая религиозные). Те или иные описательные модели действительности. Параллельный реальному миру мир знаний о мире. И собственно информационное пространство и формируемый в нем поток информации.
В государстве идей мы имеем дело с особым миром – это мир не реальный, но мир образов и знаков. В этих образах отображаются реальные события и факты, формируется представление о реальном мире, но это государство включает в себя и знаки знаков – знание о других знаниях, о том, что знают другие граждане государства идей, и о том, как они интерпретируют реальность.
Государство идей - это подробнейшая карта реального и идеального миров, причем доступная к изменению ее начертания каждым из нас в меру глубины наших знаний и представлений о мире. То есть это очень гибкое государство в изменении его государственных границ, гибкое в экспансии в другие идейные пространства и в освоении новых идейных материков. И все в наших руках, точнее – в наших умах.
Мощь государства идей проявляет себя, когда идеи начинают разделять миллионы. Вот тогда государство идеальное и способно трансформироваться в государство реальное. А это означает, что важно не только иметь свое собственное представление о мире, но и важно знать то, что знают и думают другие. Рождение встречного вектора таких знаний только и может достраивать идейное государство-я до уровня государства-мы.
* * *
Теперь уже можно попробовать прошить все обозначенные «государства», от государства-я до государства идей, как и попробовать выстроить их иерархию.
Выберем наиболее значимые характеристики рассмотренных государств.
* Государство-я. Его статус - суверенитет личности в полном государственном смысле, который на равных представлен в сообществе любых других «государств».
Необходимо лишь отметить, что такая посылка не априорна. Личность уже должна осознавать себя как личность, чтобы можно было говорить о ее суверенности. Это не вопрос прав человека: не осознавая себя как личность, невозможно добиться признания своего суверенитета. Так и традиции разных культур накладывают свой отпечаток на личностное самоопределение. В культурах, которые признают первичность коллектива (племени, народа, общества), личность растворяется в этом коллективе и может совсем на стремиться к выделению своего индивидуального начала. Но и в тех культурах, которые рассматривают общество как собрание равноправных граждан, личность еще должна вызреть до своего самоопределения. Ведь в них тоже возможно стремление к растворению в социуме (я - такой же как все), да и низкий уровень самоосознания легко растворяет личностное начало (проще сгрудиться в стадо).
И, тем не менее, признание суверенности государства-я подчеркивает особый государственный статус личности.
* Государство семьи тоже формирует свой особый суверенный статус. В основе этого статуса лежит семейная самобытность. Во вне семья выступает как единое суверенное целое. Семья-государство и формируется на основе переуступки ей своих прав со стороны ее членов. В тоже время суверенность семьи во внешних отношениях может дополняться самостоятельным статусом государств-я каждого из членов семьи. Внутренний же уклад семьи-государства: мой дом - моя крепость. На чем и строится ее самобытность. Признание суверенитета семьи требует своего правового закрепления, так как современное общество в лучшем случае признает каждого члена семьи по отдельности (как граждан), но не как единое целое.
Семейное государство, чтобы стать таковым, еще должно сформироваться. Так для современной договорной семьи возможности превращения ее в семейное государство почти нет, так как высокие договаривающиеся стороны таким образом создают лишь «конфедеративное государство», которое в любой момент может распасться, если потребность в «конфедерации» отпадет. Члены такой конфедерации вне семьи тоже стремятся выступать как самостоятельные государства-я, никак семью не представляя, что не позволяет рассматривать такую семью как единое целое.
* Нация-государство. Самоопределение своей принадлежности к нации, будь то нация исторически сложившаяся или нация гражданская. Единство нации формируется в том виде, как она понимает свое единство (история, традиции, культура, религия). Приоритет национальных интересов. И право нации на самоопределение в любом из государственных статусов (автономия, федерация, гражданская нация, самостоятельное государство), как и право других наций на определение статуса этой нации и определение своего отношения к ее самоопределению. То есть право на самоопределение понимается не в безусловном виде, а содержит еще и признание статуса нации со стороны других народов, вместе с которыми данная нация образует единое государство или из состава которого она стремится выйти.
* Корпоративное государство. Объединяющее начало - корпоративный интерес (локальный суверенитет). Добровольное вхождение в корпоративное государство (или самоотнесение себя к корпоративному сообществу), но и наличие процедуры принятие со стороны корпорации в свои члены. Как и свободный выход из ее состава. Также свободное формирование подобного рода государств по мере оформления единого корпоративного интереса и исчезновение их с «политической» карты, когда общность интереса распадается. Корпоративное государство является, по сути, сквозным государством, то есть оно вплетено сразу во множество «государств» и оно принимает на себя часть государственных функций государств традиционных, в которых оно представлено. Возникает необходимость закрепления такого сквозного государственного статуса. Главное же различение государств-корпораций связано с их масштабом. Одни полностью «умещаются» внутри традиционного государства, другие создают межгосударственные структуры, третьи пытаются оформиться как надгосударственные.
* Государство собственности. Несамостоятельное государство, так как имеет ограниченный суверенитет (кроме государственной собственности), требующий непременной поддержки государства (более того, принятия с его стороны) и защиты законом. На основе договорных принципов (а не закона) собственность не обладает священным и безусловным правом (договор всегда условен, ибо условия любого договора и составляют его основную суть). Отсюда и вытекает, что собственность, как правовой институт, не самодостаточна. Наиболее суверенный статус собственности - у собственности государственной, но на этом уровне государство-собственность и традиционное государство сливаются друг с другом, так что выделять особое государство государственной собственности незачем. Ограниченным, но и возможным межгосударственным, статусом обладает корпоративная собственность. Возникает необходимость сужения понятия собственность лишь до вещественного права, отделяя от этого понятия социальную инфрастуктуру, интеллектуальную деятельность, природное и культурное достояния.
* Государство идей. Как «государство» оно представлено в разных вариантах. Государственные идеи. Социальные идеалы, положенные в основу государственных идей. Различные социальные идеи (включая религиозные). Те или иные описательные модели действительности. Параллельный реальному миру мир знаний о мире. И собственно информационное пространство и формируемый в нем поток информации.
Это государство максимально гибкое и поддается его созданию, преобразованию, расширению, объединению с другими «государствами», но требующее, помимо всего прочего, формирования встречного вектора идей: своих собственных представлений о мире и знания о том, в каком виде отображены в государстве идей представления о мире других людей.
* Традиционное же государство было представлено через те основы суверенности и единства, которые рассматривались как «материки» на карте государства: единство территории, гражданства, власти, денежной системы, языка, идеологии, единство права на распоряжение ресурсами и исключительное право на применение силы. Такого представления о традиционном государстве достаточно, чтобы соотнести с ним понятия других «государств» и определиться с их иерархией.
* * *
Чтобы понять, как взаимосвязаны эти «государства», как выстроена их иерархия, недостаточно принять за основу какую-то одну единую на всех шкалу оценки. Логика их взаимосвязи несколько иная.
Каждое из «государств» рассматривалось на основе своего внутреннего суверенитета и, в конечном итоге, было представлено как некий сгусток смыслов их государственного устройства. Тогда и переплетение государств можно оценить лишь на основе сквозного подхода, когда выбор каких-либо критериев оценки позволяет насквозь пронизать все государства. Это может быть и какой-то один внутренний критерий, например, за основу оценки государств можно взять территорию или, допустим, власть. Но можно взять и сами эти «государств» как целое и по их внутренним характеристикам задать сквозный принцип оценки. Последнее означает, что выбор точки вхождения в «государство» уже во многом определит отношение и ко всем остальным «государствам».
Так выбирая за основу государство-я, его внутренний принцип суверенности личности будет диктовать свою вселенскую иерархию по отношению ко всем остальным государствам. Выбор иной точки вхождения в «государство» (скажем, с позиций самоопределения нации) заметно изменит общую картину. Целостное понимание рождается, когда представлены все основные критерии, насквозь пронизывающие эти государства.
* * *
Исходный принцип и самый сложный для принятия - это равновеликость всех этих «государств». Идея государственного суверенитета, на основе которой на равных рассматривались все эти «государства», как раз и подразумевает равновеликость. Не о равноправии речь идет, перечень прав и их взаимосвязь - это иной вопрос, а о самоценности каждого из принципов «государственного» устройства. Некая необычность подхода в том, что речь идет о такой множественности государств, когда гражданская принадлежность к одному из них не исключает вхождение в другое государство. Государства могут пересекаться, быть вложены друг друга, быть параллельны друг другу или располагаться в совсем разных идейных и физических пространствах, но при этом они одновременно заявлены как государства равновеликие и именно как государства. И первый шаг их размежевания - это необходимость обозначить границы их суверенитетов, их «государственную» территорию.
Границы государств не обязательно имеют физическую протяженность, хотя как раз для традиционного государств государственная территория и определяет границы его суверенитета. Государство-я определяется несколько иными границами. Они заданы несжимаемым пространством личности: ее не отторгаемым психологическим и эмоциональным пространством, ее правом выбора и идейной самодостаточностью (если она есть). Можно было бы добавить и частную собственность в эти государственные границы, но собственность - это правовые отношения и уже тем она не безусловна. Если личность способна защищать свои личные владения и у нее достаточно средств для этого, то и личные владения попадают в эти границы. Границы личности в традиционном государстве заданы перечнем ее прав и свобод, но это внешнее их полагание, которое может и не подразумевать суверенность личности в своей крайней точке - праве на жизнь, на которое очень легко может посягать государство (тем же развязыванием войн и мобилизацией на них своих граждан). Но государство-я, способное задать свои нерушимые границы, еще должно состояться, осознать и уметь отстаивать свой суверенитет. Только тогда оно может быть признано со стороны других государств, как иных государств-я, традиционного государства, так и любых иных «государств».
Границы государства семьи формируются исходя из принципа «мой дом - моя крепость». Границы семьи в чем-то накладываются на границы личности, но это не одно и то же. Семья сама проводит разграничение границ суверенитета своих членов. Причем в крайнем понимании и одинокое государство-я тоже может пониматься как семья, но это уже вопрос взаимоотношений «государств» между собой. Есть и свои идейные границы у государства семьи - ее традиции, хотя это идейное пространство намного уже, да и вообще оно иное, чем границы идейного пространства государств-я.
Границы нации-государство определены границами проживания данного народа, и они стремятся совпасть с границами государственных образований, которые формируют эти нации. Если нация осознается на основе своей самопринадлежности к ней, то ее границы совпадают с совокупными границами ее представителей, но только в той части, где речь идет не о личностном мире, а о том, где личность воспринимает себя частью нации. Хотя в большей степени чисто национальные «границы» - это «земельный вопрос», так как в сфере идей нация - это ее история, ее настоящее и ее устремление в будущее как национального целого, а не вопрос определения прав ее «граждан». Разграничение границ нации с границами традиционного государства зависит от формы национального самоопределения и определения нации со стороны других народов. Если нация образует свое государство, то границы совпадут, если же входит в состав другого государства, то остается выбор: национальная автономия, принцип гражданского общества или изоляционизм диаспоры, не претендующей на свою территорию.
Границы корпоративных государств - это границы общности интереса. Так что они достаточно произвольно устанавливаются, но поддерживаются незыблемыми до тех пор, пока сохраняется этот общий интерес. В этом смысле это договорные границы, но которые накладываются поверх остальных «государственных» границ. Хотя таковым они еще требуют признания, как и признания их особого статуса. Корпорации - это во многом государства параллельные всем остальным, они стремятся к согласованию интересов с остальными «государствами», как и устанавливают свои собственные правила существования, и, соответственно, свои «государственные» границы.
Границы государства собственности - это границы правового регулирования собственности, которое и регламентируют статус этого государства. Так что его границы заданы пределами закона, определяющего права собственности. В этом и заключена несамостоятельность границ государств собственности.
Государство идей, по большому счету, границ вообще не имеет. Его границы - это то, что вообще помыслить о государстве можно, и то, как государство мыслит себя само. И если происходит пограничное размежевание, то оно связано с определением своей принадлежности к тому или иному идейному кругу и отграничение его от других возможных идейных течений, либо с признанием своего уникального взгляда на происходящее. Но в то же время это не совсем жесткая граница. Можно не совпадать во взглядах на государство и личность, но очень даже совпадать в вопросах воспитания своих детей, так как статус в своих государствах-семьях и подход к семейному воспитанию может оказаться сходным.
* * *
Следующее сквозное понятие, которое можно применить по отношению к государствам, - это гражданство. Рассматривая разные «государства», разным признавался и субъект этих государств. Личность, семья, нация, корпорация выделялись как социально-субъектные государства, тогда как в государстве собственности в качестве субъекта рассматривалось вещественное право, а в государстве идей уже сами идеи выступали как суверенные субъекты.
Гражданство государства-я не требует каких-то особых процедур в своем установлении. Оно есть и есть, если, конечно, сам гражданин этого государства осознает себя суверенной личностью. На основании последнего и происходит утверждение этого гражданства во внешнем мире.
Гражданство семьи формируется на момент ее образования, так и от рождения. Но семейное гражданство не отменят личностное. Они взаимопереплетаются. И во вне могут быть представлены и так, и так.
Гражданство нации - это уже личностный выбор. Он основан на ощущении своего национального родства. Поэтому и следование гражданскому долгу для национального гражданства - это разделить судьбу нации и ее выбор. Свою принадлежность к нации можно принять, но исключить из нее невозможно.
Раз гражданство собственности определятся правом собственности, то его логично отнести к ведению тех «государств», которые владеют этой собственностью, и отдельно не рассматривать.
Корпоративное гражданство закрепляется двояко. Для тех корпоративных образований, которые не оформлены как-то специально, достаточно просто признания принадлежности к ним. Для иных корпоративных образований гражданство уже закрепляется членством в них. Особенность этого гражданства в том, что его принятие подразумевает и признание корпоративной этики, и отстаивание во вне ее корпоративных интересов как единых. Гражданство семьи почти никогда не сливается с корпоративным гражданством, если только сама семья не образует корпорацию. А вот статус гражданства-я может быть в корпоративных вопросах подчинен корпоративному гражданству, особенно, если не задана четкая граница между ними.
Обычным правовым статусом обладает гражданство традиционного государства. Причем оно задано не только правами и свободами гражданина, но и требованиями к нему со стороны государства. Если следование закону является скорей социальным требованием, в котором государство выполняет социальную контролирующую функцию, то в вопросах, где государство выдвигает свой корпоративный интерес на передний план, уже запускается механизм государственного принуждения. То есть в последнем случае традиционное государство стремится к экспансии во все другие «государства», отменяя их собственный гражданский статус. Оно нисколько не стремится к признанию их как самостоятельных государственных субъектов, отстаивая свое исключительное право быть таковым.
Гражданство государства идей относительно свободное. Каждый сам выбирает свое государство или же идейно его создает. Но в то же время это не совсем так по отношению к государственной идее. Монополию на нее стремится удержать государство, причем монополию жесткую, порой не допускающую иных толкований, которая при этом может не просто декларироваться, но и требовать обязательного гражданского единомыслия от своих граждан. Поэтому на уровне государства-я идейное гражданство, как самостоятельное и независящее от традиционного государства, оформляется масштабом личностного мышления, тогда как любое идейное объединение в свои государства идей различных социальных групп - это уже процесс признание и принятия этих идей со стороны других людей.
Особенность лишь в том, что разные идеи могут присутствовать в разных идейных пространствах, что позволяет в каждое из них входить на правах их гражданина и развивать их соответственно уровню их осознания. Надо отметить, что эти гражданства не обязательно мирно сосуществуют.
Некоторые идейные позиции находятся в жесткой конфронтации друг с другом, более того, могут вести друг с другом войну на уничтожение, что нередко превращает идейное пространство в самое жестокое поле боя. Но тогда уже речь идет не о гражданстве, а о противостоящих друг другу армиях противников. Что превращает граждан в идейных воинов, а это уже накладывает и требование подчинения идейной дисциплине, налагающей свои запреты даже на рассмотрение иных идейных направлений. Единомыслие как единоначалие - вот что тогда сплачивает эти идейные армии. Нет и не может быть иной точки зрения. Ее появление в своем воинском стане рассматривается как дезертирство, а на нейтральной идейной территории - как происки врага.
Точно такое же размежевание происходит и на информационном поле, где может присутствовать официальная монополия на подачу информации о деятельности государства, не допускающая иных толкований. Но свое информационное государство каждый может формировать сам. Вопрос лишь в том, сколь много еще людей примет это информационное гражданство как свое. И точно такие же информационные битвы, не оставляющие место идейному гражданству, но превращающие всех в информационных бойцов, происходят в информационном пространстве. Информационное пространство способно задавать определенную социальную конфигурацию принятия или не принятия тех или иных государственных решений. А так как у общества нет иного способа их оценки, кроме как посредством СМИ, то борьба за умы реально становится борьбой за власть над этими умами.
* * *
Власть. Эта категория государственного устройства может быть центральная для понимания «государств» и их взаимодействия между собой.
Власть в государстве-я самодостаточна. Сам себе голова. И степень безграничности своей власти в распоряжении собственной судьбой определяется собственным же моральным выбором. Каждый выбирает по себе. Если рассматривать закон как самоограничение власти, то для государства-я нет разделения властей, и собственно принятый закон будет и собственно исполняться. Но власть государства-я не распространяется на другие государства, если в них она не принята. Так что в этом плане расширение властных полномочий (и властного подчинения) госудраства-я возможно лишь на согласованной основе.
Для государства семьи ее внутренняя власть формируется семейной традицией. Глава семьи, если таковой признается, власть в семье имеет ровно ту, что задана традицией семьи. Эта власть может быть и патриархально авторитарная, как и семейный совет может главенствовать в наиболее важных семейных вопросах. Это уж семья решает сама. Причем также как и в случае государства-я смена власти никогда не происходит, пока существует семейное государство, как и ее решения не оспариваются и принимаются как должное. Иное - распад семьи, а вместе с ней и семейной власти.
Для нации власть, если только речь не идет о национальном государстве, - это духовное лидерство. В том и особость такой власти, что ее признание опирается на признание авторитета этой власти, но и нация следует ее повелениям не в прямом смысле, а рассматривает эти повеления как идейные и духовные ориентиры. И сила воздействия такой власти может быть намного сильнее, чем обычного государственного принуждения.
Власть корпоративного государства во многом является властью договорной и ограниченной рамками сферы интересов и деятельности корпорации. Это скорей структурный элемент управления, чем власть в самодостаточном смысле. И, соответственно, формы этой власти столь же разнообразны, как и задачи управления. Обычно преобладает приказная форма управления со стороны главы корпорации, но в то же время совещательный принцип или даже принцип консенсуса не исключен. А раз такая власть функционального типа, то и разграничение полномочий в ней происходит довольно явно. Для корпораций же, не оформленных официально, основным властным механизмом является согласованное общественное мнение. И признание этого корпоративного мнения как раз и определяет добровольное подчинение такой власти. Внутренний механизм воздействия на членов корпорации для достижения исполнения решений власти определяется ее распорядком: от различных форм поощрений до такого же разнообразия наказаний. И крайняя мера - это исключение из корпорации.
Столкновение интересов корпорации с государственными решениями традиционного государства не обязательно решается в пользу подчинения этим решениям со стороны корпораций. Только в крайнем случае, когда возможно силовое решение со стороны государства, происходит подчинение. Конфликт интересов решается поиском такого решения, которое бы внешне не противоречило требованиям традиционного государства, но позволяло бы следовать корпоративным интересам. Если этого не происходит, то возможно либо игнорирование такого решения до момента применения силы, либо прекращение существования корпорации, либо выход из-под юрисдикции данного государства, либо пытается изменить само государственное решение (например, чем судебную процедуру), если ей это под силам, либо ... поменять саму государственную власть. Отметим лишь то, что до тех пор пока корпорация объединена общностью своих интересов, она может вообще выступать как самостоятельная государственная структура (порой даже вне рамок традиционного государства) и во многих вопросах внутреннего обустройства ее решения имеют больший вес, чем решения государства. В то же время происходит своего рода разграничение полномочий. Корпорация не вмешивается во внутренние дела своих членов (опять-таки если это не семейная корпорация) и стремится ограничить свои решения только сферой своей деятельности, делегируя остальные вопросы традиционному государству.
Власть собственности очень своеобразна. Если смысл права собственности во владении, пользовании и праве распоряжение ею, то и все вопросы властных полномочий вращаются вокруг этих трех прав. Власть владения, устанавливающая принадлежность этой собственности собственнику, власть пользования, означающая, что только собственник вправе распорядится продуктом, произведенным посредством этой собственности, как и самой собственностью в ее обустройстве, и власть распоряжения - собственник и только собственник может продать, завещать, прекратить существование этой собственности. Другие вопросы власть собственности не решает. Она лишь замкнута в вещественном пространстве собственности.
Власть традиционного государства во многом стремится пронизать собой все стороны жизни общества, а не только ограничить себя рамками закона и контроля за его исполнением. Такое стремление вызвано самим характером государственной власти, которая и видит себя всем обществом в целом. Если власть становится единственным способом существования «народа власти», то это стремление присутствует наиболее явно. Тогда крайнее воплощение такой власти - это присвоение себе права распоряжаться чужой жизнью и смертью. При таком подходе власть внутри себя уже выступает как властная корпорация. А при возникновении конфликта интересов смотрите выше, то есть свои же собственные решения будут не исполняться «народом власти», но одновременно будет требоваться их исполнение от тех, кто не входит во властную корпорацию.
По структуре же власть разделяется по горизонтали на муниципальною- территориальные властные образования, по вертикали строит властную иерархию в тех сегментах управления, которые отнесены к вопросам целостности государства (армия, силовые структуры, финансовые органы и.т.д.). А по функциям происходит разделение властей и независимость каждой из ветвей власти (если государство строится на гражданско-правовых принципах, а не религиозно-идеологических, которые имеют свое разделение властей): законодательно- представительской, исполнительной и судебной. Если структурная власть в качестве основного властного механизма подразумевает обязательность исполнения решений вышестоящих органов власти (приказная форма), то функционально действует несколько иной подход. Для исполнительной власти остается в силе приказной механизм в рамках закона, как полагается самим принципом разделением властей. Для законодательно- представительной - это уже механизм согласования при разработке и принятии законов интересов различных социальных групп и общества в целом (насколько общество вообще представлено в этих органах власти). Для судебной - публичная состязательность при разрешении правовых споров и исключительная обязательность решения судебных органов для остальных ветвей власти.
Разделение властей и разграничение полномочий - это скорей интерес общества, но не власти. И если у общества нет достаточно сил, чтобы контролировать такое разграничение, то власть непременно будет стремиться к ее узурпации.
Признание других «властей»: личности, семьи, нации, корпораций (кроме властной) - дается государственной машине с трудом, если вообще дается. Она их рассматривает как подчиненные себе «власти». И при конфликте интересов способов их разрешения не очень много. Для корпорации это уже рассматривалось. Для нации крайней формой защиты своих интересов выступает право на восстание, если государство не стремится к согласованию интересов наций. Для семьи и личности закон является возможным механизмом разрешения противоречия интересов, если, конечно, закон работает в государстве, а крайней мерой выступает исход из этого государства или смена гражданства.
Власть идей. Эта власть обладает властью притягательности идеи. И уж тогда подчинение идее само движет теми, кто ее принимает. И выбор своей идеи или ее формирование происходит по внутреннему созвучию или узнаванию в ней действительности.
В идеологическом государстве запускается другой механизм власти - обязательность публичного поклонения идеологической риторике. Идеологическая власть и реализуется через достижение идейного единомыслия в обществе. Тогда уже сама идеология диктует, как должна быть устроена власть в государстве, а адепты этой идеологии и становятся высшей властью в государстве.
Четвертая власть, власть информационного пространства, зиждется на том, что именно она выделяет из потока событий те, которые, по ее мнению, достойны отражения в средствах массовой информации. Так что эта власть - власть в формировании образа мира. Другой механизм - это соответствующее толкование событий, уже представленных в информационном пространстве. Через эту интерпретацию задается восприятие данных событий потребителями информации. И третий механизм власти - формирование общественного мнения, тогда уже от его имени возможно оформление требуемых властных решений, они и будут восприниматься как необходимые. Вот только власть информационной подаче не абсолютна, потому как остается открытым вопрос, насколько воспринимается и принимается со стороны общества любая подача информации. У общества может формироваться и собственный способ защиты от этой власти, когда оно начинает подвергать сомнению достоверность предоставляемой информации со стороны «четвертой власти».
В информационном пространстве возможно и свое собственное установление власти государства-я, когда оно само формирует свое информационное пространство, включая в него источники информации, которым он доверяет, и отсекая те, которые, по его мнению, искажают восприятие действительности иди даже враждебны этому государству-я. Так что информационный поток действуют отнюдь не в одну сторону, он может сужаться и до узенького ручейка. В вопросах же донесения своего мнения до массовой аудитории, конечно, частное государство-я намного слабее корпоративных информаторов.
В итоге получается, что власть во всех этих государствах отнюдь не строго иерархична и не пронизывает однозначно все их насквозь, хотя власть традиционного государства и стремится к этому. Но раз так, то механизм разделения властей приобретает некий дополнительный смысл: в признании существования ИНЫХ властей. Что уже будет являться немаловажным шагом к признанию самих «государств», как государств суверенных.
* * *
Экономический критерий. Для государства-я вопрос его экономического суверенитета в современном обществе достаточно сложен. Ведь источником материального существования для индивидуума выступает не природа и собственный труд, а его место в социальном производстве и распределении. Причем как раз механизм социального распределения играет для государства-я большую роль, чем то, как произведен совокупный материальный продукт. То есть не механизм разделения труда для социума ключевой, а механизм распределения совокупного социального продукта, да и в производство материальных ценностей включена относительно небольшая часть общества, тогда как в распределение - все общество целиком. Лишь для малой прослойки предпринимателей и владельцев производственной собственности эти два вопроса в чем-то коррелируют между собой.
В том и противоречивость суверенитета государства-я, что в гражданско-правовой сфере у него есть еще возможность защитить свой суверенитет, а экономическую суверенность нередко приходится переуступать другим «государственным» структурам. Не решает вопрос и наличие частной собственности. Во-первых, она не у всех. Во-вторых, лишь производственная собственность способна давать доход (тогда как непроизводственная собственность требует как раз обратного - ее поддержания, то есть затраты средств), да и то источник этого дохода подвержен конкурентному риску. В-третьих, собственность и доход с нее обкладываются обязательной данью со стороны традиционного государства, что может делать нерентабельным само обладание этой собственностью. Само вступление во владение собственностью уже требует достаточных средств, то есть изначально должен быть какой-то иной источник дохода. Существует и множество правовых ограничений в том, что признается государством собственностью, и в том, что может быть частной собственностью (недра, например, являются собственностью только государства), как и защита этой собственности со стороны государства условно-абсолютна (частная собственность не обладает в смысле ее защиты полноценным суверенитетом вплоть до ее вооруженной защиты). И не все источники дохода реализуются посредством собственности. Так что даже для минимального экономического суверенитета личная собственность не очень надежное средство. Скорей подспорье, чем средство.
Раз происходит переуступка экономического суверенитета, а главным для обеспечения своей жизнедеятельности для государства-я является его место в социальном распределении, то и вопрос о необходимом экономическом уровне должен быть поставлен адекватно. Здесь вновь придется вернуться к вопросу о разных типах жизненного уклада (природном, техногенном, социальном и знаний). Природный уклад дает возможность минимального самообеспечения собственным трудом. И представители этого уклада, соответственно, заинтересованы в ограничении посягательства на эту возможность со стороны того же традиционного государства (непосильным обложением налогами, например). В остальном природное хозяйствование самодостаточно. Для других укладов это не совсем так. При техногенном уклада участие государства-я в производственных процессах не симметрично участию в распределении произведенного продукта. В социальный укладе источником существования для государства-я становится само общество. Как раз в этом укладе социальное распределение является для государства-я исключительным источником доходов, так как доля его труда в каком-то произведенном продукте или социальной услуге не может быть оценена (тот же труд чиновника). А для представителя государства знания необходим внешний потребитель его знаний, который и оплатит его труд.
Для государства-я установление своего полноценного экономического суверенитета возможно лишь в изменении самого характера производства материального продукта - в его разукрупнении до того сомасштабного уровня, который бы сближал производство и участие в распределении произведенного продукта. Но этот путь долгий и возможен при освоения принципиально иных социальных технологий.
И сегодня необходимо лишь отметить, что экономический суверенитет личности ограничен. А основной акцент приходится делать на механизмы распределения общественного продукта, на уменьшение дистанции между его производством и распределением, как и на контроле всего общества за размерами присвоения государством себе совокупного социального продукта.
Экономический суверенитет государства семьи более обеспечен. При природном укладе жизни семья - это полностью самодостаточная хозяйственная единица. Для городской семьи существуют другие источники доходов. Один вариант - семейная фирма. Другой - это доходы членов семьи, вносимые в семейную казну. Что принципиально меняется при семейном государственном обустройстве, так это возможное изменение отношений с традиционным государством.
Как сегодня строятся эти взаимоотношения? Традиционное государство изымает в свою пользу различные отчисления предприятий в пенсионный фонд и фонд социального страхования, а после уже распределяет пенсии и социальные выплаты подушно. Но ведь государство семьи само способно брать на себя заботу о детях и стариках. Тогда зачем еще один окольный путь движения средств из кармана работника через налоги, который вносят предприятия в госказну, с последующими выплатами пенсионерам и нуждающимся в социальной помощи? Если семья берет на себя заботы о своих молодом и старом поколениях (одинокие - отдельная статья), то пенсионные налоги и социальные пособия незачем гонять через госказну. Семья сама способна выплатить пенсию своим пенсионерам и поддержать свое подрастающее поколение, если государство признает особый социальный статус семьи и не будет изымать налоги на социальные выплаты у ее кормильцев. Хотя такой подход - это уже принципиальное изменение идеологии традиционного государства.
Национальный экономический суверенитет. На уровне нации вопрос о ее экономическом существовании ставится несколько иначе. Веками складывается традиционный хозяйственный уклад нации, который связан с природной средой обитания, с менталитетом нации, его способами организации совместной хозяйственной деятельности. Он меняется со временем, включает в себя новые черты, отвечающие требованиям современного хозяйствования, но, тем не менее, сохраняет и свои особенности. И эффективная хозяйственная деятельность нации возможна как раз тогда, когда нация строит свои современные хозяйственные отношения, опираясь на традиционный хозяйственный уклад, научаясь находить его новые формы в современной экономике. Любое же голое заимствование без переосмысления своих традиций опасно экономическим саморазрушением и утратой экономического суверенитета.
Корпорация свою хозяйственную деятельность строит на основе общего корпоративного интереса. Корпорации, основанные на внехозяйственном объединении, поддерживают свое существование взносами своих организаторов и возможными дополнительными некоммерческими источниками дохода. Такие корпорации экономически зависимы от своих членов, так что их особый экономический статус можно не выделять.
Корпорации могут формировать и свой полноценный экономический суверенитет, если их деятельность сосредоточена в хозяйственной сфере. К тому же в современном мире традиционные государства под воздействием идеологии открытых рынков, свободного движения капиталов очень заметно переуступают свои права корпорациям. Во многих странах правовое регулирование корпоративной деятельности так устроено, что корпорации в вопросах своего бизнес-местожительства, движения денежных и товарных потоков через государственные границы, выборе гражданства для уплаты налогов предстают полнейшими космополитами.
По сути, в хозяйственной сфере корпорации - сами себе государства в полном смысле слова, при этом они насквозь пронизывают традиционные государства. Это касается крупных корпораций, особенно - транснациональных. Все, что они переуступают традиционному государству, - это вопросы социальные, правовые и вооруженного применения силы, да и то там, где это не касается внутренней организации. То есть корпорации в некотором смысле вступают с традиционным государством в хозяйственную сделку. Корпорации платят налоги государству за исполнение им государственных и социальных функций, но в ответ требуют минимизации его участия во внутрихозяйственной деятельности корпораций. А сквозная организация бизнеса, когда он раскинут по всему миру, обеспечивает для крупных корпораций максимальный экономический суверенитет, даже в чем-то превосходящий хозяйственный суверенитет традиционных государств. Такое положение дел традиционное государство порой не устраивает, но единственное ее оружие против такого космополитизма - это силовое давление на хозяйственные корпорации, к чему оно нередко прибегает.
Тонкость такого космополитичного экономического суверенитета порождает еще одну особенность. Еще одна корпорация, корпорация власти, начинает пользоваться экономическим космополитизмом в своих интересах. Ведь коррумпированность государственной машины заключается еще и в том, что сама власть стала приобретать характер коммерческой сделки. И в этой сделке со стороны корпорации власти на продажу предлагаются не только государственные заказы, оплачиваемые из госбюджета, не только те ресурсы, права на распоряжение которыми находятся в руках государства, но власть нередко продает и свое исключительное право на насилие. А космополитичный статус хозяйствующих субъектов позволяет через них и корпорации власти выходить на международный рынок, и за пределами своего государства извлекать свой доход от своего небескорыстного распоряжения властью, и главное - сохранять этот доход, обретая как раз полнейший экономический суверенитет своих доходов. При этом всякая борьба с коррупцией власти внутри государства теряет смысл, так как международные сделки уже неподконтрольны внутригосударственным структурам и уж тем более никак неподконтрольны обществу.
Экономический суверенитет традиционного государства становится при космополитизме хозяйственных корпораций довольно зыбким. Ведь на чем традиционно базируется этот суверенитет? На существенном пополнении доходной части бюджета от сбора налогов, на владении богатым запасом природных ресурсов, имеющих спрос на мировом рынке и в достаточном объеме добываемых государством, на умеренных расходах на содержание государственного аппарата, на устойчивости валютной системы, на емкости своего внутреннего рынка и достаточном уровне промышленного производства.
Хозяйственный космополитизм заметно сокращает эти источники. Налоги - офф-шорами, природные ресурсы - вывозом капитала (то есть сохранением выручки от продажи ресурсов за пределами государства), умеренные госрасходы - коррупцией чиновного аппарата, устойчивость валюты - свободным хождением более сильных валют, емкость внутреннего рынка - перемещением на более выгодные рынки, промышленное производство - переносом его в страны, где производство связано с меньшими издержками.
Получается, что традиционное государство все меньше предстает самостоятельным хозяйствующим субъектом и все больше утрачивает свой экономический суверенитет, оставаясь лишь вооруженным до зубов местом жительства.
Экономический суверенитет государства идей зиждется на адекватных современному миру экономических и технологических идеях. То есть раз уж государство идей по своей природе идеально, то ее собственная хозяйственная функция - это способность к генерации идей. И если эти идеи находят свое воплощение, то тем самым подпитывают развитие этих идей и появление новых. Как раз государство идей полноценно существует, когда способно находить адекватные ответы на вызов времени.
* * *
Идейное пространство идейных государств. Для государства-я его идейный полет задан масштабом личности, способностью к самостоятельной оценке ситуации и наличием своего зрелого мировоззрение. Но при желании раствориться в обществе, спрятаться в идейных построениях, представленных различными «авторитетными» суждениями, идейный суверенитет государства-я распадается.
Государство семьи более прозаично относится к своей идейной самодостаточности. Оно не стремится к построению какой-то своей особой идеологии, как и не выступает суммарной точкой зрения членов семьи (они расположены как бы на другом уровне идейных притязаний - личном). К тому же разноуровневость определена еще различием «идейных» задач разных поколений семьи. Молодое поколение входит в жизнь и учится ее понимать, старшее - предает свой накопленный жизненный опыт, среднее - оно-то как раз и выступает в роли тех государств-я, которые обретают (или не обретает) свою идейную суверенность. Собственно же идеология семьи - это ее традиция, в которой и отражена ее самобытность. В этом нет идейного изыска, да семья к нему и не стремится, ее жизненные цели просто другие.
Идейная суверенность нации - ее культура и традиции. К ним можно еще добавить национальную идею, если она есть, смысл которой, в большинстве случаев, заключен в создании своего национального государства. Сбережение национальной культуры, национального языка и традиций, их развитие на национальной почве выделяет национальное идейное пространство в особый статус. Ведь как раз развитие своей культуры является главным признаком национальной самобытности и жизненной стойкости нации.
Даже если национальные традиции претерпевают серьезные изменения в современном обществе и национальное самосознание начинает уступать самосознанию гражданскому, то все же именно национальная культура остается наиболее глубоким источником различных социальных идей. Причина кроется в том, что на этом идейном уровне господствует не только чистый интеллект и рациональное постижение мира, но и образное мировосприятие дает подпитку новым идеям, как и то, что в национальной культуре наиболее полно отражен менталитет народа, его духовный строй. А это означает, что социальные идеи, вырастающие на почве национальной культуры, только и могут быть адекватно восприняты обществом. Идеи иных культурных традиций как раз потребуют такого изменения национального архетипа, которое приведет уже к нераспознанию самих себя в этих идеях.
Корпоративный идейный суверенитет довольно-таки ограничен и порой утилитарен, если корпорация сама не является идейным образованием. Ведь корпоративная идея - это общность интереса, приведшего к образованию данной корпорации. Другой же корпоративной идеей выступает корпоративная этика, которая регламентирует поведение членов корпораций и их позицию во внешнем мире. Наиболее широкий арсенал корпоративных идей сконцентрирован в сфере ее непосредственной деятельности: в поиске управленческих решений, разработке стратегических и тактических целей развития корпорации, определении средств для достижения целей, в постановке новых технологических, производственных и организационных задач. Как раз на этом уровне господствует максимальная свобода идейного поиска. И этот поиск не ограничен ничем иным, кроме как корпоративным интересом и его этическим кодексом.
Государство традиционное на идейном уровне довольно консервативно. Свобода идейного поиска не только не приветствуется, но зажата рамками государственной идеологии. Да и основная государственная идея заключена в признании государства самым значимым социальным институтом. Как раз обществу приходится постоянно отвоевывать у государства свои идейные позиции, а не государство с благодарностью принимает наиболее значимые для общества социальные идеи. Те же идеи гражданского общества, которые сегодня провозглашает государство, - это долгий процесс идейного переваривания государством запросов и требований общества. Хотя идейное провозглашение еще не обязательно совпадет с реальной государственной практикой. И во многих вопросах государство стремится за собой закрепить монополию на истину. Единомыслием проще управлять (никого не надо ни в чем убеждать, раз оно единомыслие), как и проще вести за собой идейное стадо, чем согласовывать с обществом единую идейную позицию.
Лишь в государстве идей можно встретить широчайший диапазон идейных конструкций, тем уже суверенных, что они во многом самодостаточны. И как раз с этого идейного поля происходит проникновение мировоззренческих принципов, идейных построений, различного рода идейных находок во все остальные «государства». В этом смысле государство идей занимает высшую иерархическую строчку среди всех «государств» широтой своего охвата различных идей и идеалов, а не подчиненностью других «государств». Подчиняют своей логике сами идеи, государство идей их лишь оформляет, позволяет соотносить с иными идеями, прослеживать их развитие, становление их социально значимыми идеями и принятие наиболее значимых идей различными «государствами».
* * *
Сила и оружие. Традиционное государство обустраивает себя таким образом, чтобы минимизировать применения силы, с одной стороны, а с другой - только за собой признает исключительное право на ее применение. В то же время оно все же признает право на вооружение со стороны других традиционных государств и их право на применение силы. Механизмов минимизации довольно много. Это, например, такое построение законов государства, следование которым обществом принималось бы как необходимое и неизбежное, какими законы бы не были. Построение такой структуры власти, когда внутри нее сохранялось бы корпоративное властное единство, а со стороны общества поддерживалась бы зависимость от государства. «Перевербовка» наиболее активной части общества на служение государству - еще один инструмент, как и социальная изоляция неперевербованных. Отсутствие механизмов социальной самоорганизации, а при их возможном возникновении - государственно возглавить и тем обезвредить. То есть общество вне государства даже не должно стремиться к самоорганизации, а любая социальная организация должна иметь санкцию государства и быть возможна лишь при его участии.
Жесткое подчинение силовых структур государству и ведение жесткой борьбы за разоружение общества - еще один механизм государственной самозащиты. Если по отношению к криминальным структурам это борьба с нарушителями общественного порядка, то законопослушные граждане таким простым приемом вынуждены обращаться за защитой только к государству, но при этом не иметь никакой защиты ОТ государства. А всякое несанкционированное применение силы государство стремится подавлять в зародыше. И внедрение, насколько возможно, государственного единомыслия, дабы думать не сметь об ином обустройстве государства. Еще один обычный прием - создание и культивирования образа врага, в борьбе с которым сплотимся все как один вокруг любимого государства. Все вместе подкрепляется повседневной привычкой к зависимости от государства и освящено традицией: государство - это о-го-го, монстр непоколебимый.
Чем отличается внутреннее применение силы от ее применения для «защиты отечества»? В единстве. Если в «защите отечества» общество выступает как единое целое, даже если оно мобилизовано лишь для защиты интересов государства (а еще того ярче - только интересов властной группировки), то на внутреннем фронте применение силы поляризовано, так как оно направлено против своих собственных граждан, защищать интересы которых государство вроде бы призвано.
Чем может защитить себя государство-я? Один в поле ... Само по себе - мало чем. Даже провозглашение традиционным государством прав и свобод личности еще недостаточно. Это для гражданина в лучшем случае инструментарий, которым надо уметь еще воспользоваться. Как раз механизмы защиты суверенитета личности ровно противоположны тем, которыми государство стремится личность разоружить с заботой о ее «защите».
Равноправие вооруженных людей. Возможность использовать инструменты правового общества порождает первый уровень защиты суверенитета государства-я. Законодательная и особенно законоприменительная практика. Эти механизмы напрямую как бы не сомасштабны отдельно взятому гражданину, они все же уровня согласования интересов общества с довольно большой долей влияния традиционного государства на этот процесс. Но отметим, что и представители корпорации власти вне сферы своей прямой деятельности тоже выступают отдельно взятыми государствами-я, и они тоже заинтересованы в защите своих интересов как отдельных граждан. Так что акцент на этой стороне проблемы позволяет поставить вопрос принятия таких законов, которые давали бы механизм более реальной защиты прав личности.
Право на судебную защиту. Это казалось бы основной механизм. Но чтобы воспользоваться им, уже надо быть как бы над законом, а не под ним. Над законом в данном контексте означает возможность воспользоваться всеми его инструментами: уметь применять обращение в суд для защиты своих прав, иметь возможность воспользоваться адвокатской помощью и адекватное использовать законы для построения своей защиты. Тогда как «под законом» - это, по сути, отдать применение закона на откуп государству (закон - что дышло, куда повернул - то так и вышло). В чем основная сложность судебного механизма? Посягательство на суверенитет личности происходит здесь и теперь, а восстановление правовой справедливости при помощи обращения в суд отложено на тогда и там, и то - может быть, а может и не быть.
Раз защита личных прав - это коллективное дело, то естественно, что государствам-я необходимы такие коллективные структуры. Но важный момент, раз уж государство-я признается суверенным субъектом. В них не должна происходить полная переуступка прав личности этим структурами. Они - средство коллективной защиты (конфедеративное государственное образование) и по конкретному возникающему поводу, а не правозащитные организации, преследующие свои внутренние корпоративные цели. Если так можно обозначить, то это структуры правовой коллективной самообороны, которые часть проблем, возникающих при посягательстве на суверенитет личности, могут решать здесь и сейчас.
Политическая структура общества. Сегодняшняя политическая структура общества выстроена таким образом, что в ней особо выделена корпорация власти, как и минимизированы возможности социальной самоорганизации. И все это идеологически приправлено демократией. Государство-я реально может влиять на политическую ситуацию лишь на уровне ему сомасштабном. Представительная демократия - это не его масштаб, так как надо уже входить в корпорацию власти, чтобы совместить представительство якобы общественных интересов и своих личных . Его уровень - прямая демократия. Но в большом сообществе и при ныне существующих социальных институтах она неосуществима. Так что политическая задача государств-я - разукрупнение политических структур до сомасштабного уровня, что рождает другой принцип политического взаимодействия общества. Тогда и начинает работать механизм социальной самоорганизации.
Механизм общественного мнения. "Если мнения сгрудились малые, то сдайся враг, замри и ляг". И это уже вопрос возможности донести свое частное мнение до большей массы людей. Сегодня такая возможность уже во многом смещается в чисто техническую сторону, благодаря тому же Интернету. И вполне по силам государству-я выстраивать свое информационное государство и защищать его соответственно.
Идеологическая защита возможна в том, что идея суверенности личности должна быть равноправно представлена в государстве идей. И представлена не просто в виде идеи прав человека (точнее - прав гражданина), а как идея самозначимой личности. Ведь гражданство - это уже принадлежность к какому-то государству, которое соизволит или не соизволит защищать права своих граждан. Личность же суверенна.
Еще один путь защиты, который порожден современным обществом. Это уход из-под опеки одного отдельно взятого государства, когда с принятием другого гражданства в своем государстве становишься иностранцем и подпадаешь уже под защиту этого другого государства. Фактически этот механизм и есть перенос гражданских прав из внутригосударственной сферы, когда права регулируются государством по собственному хотению, в межгосударственную. Появление множества квазигоусдарственных образований, предоставляющих гражданство и берущих на себя защиту прав своих граждан, как раз и ведет в пределе к суверенному статусу государства-я. Место жительства и гражданство перестают быть тождественными. Можно проживать в конкретном государстве и не быть его гражданином, а значит и применимость законов данного государства по отношения к такому негражданину ограничено. В этом кроется еще один смысл - вывод механизма защиты суверенных прав на межгосударственный уровень.
Право на вооруженную защиту. Это предельное право, но вот по отношению к кому его применять? Для государства-я посягательство на его суверенитет возможен со стороны других государств-я, корпораций, традиционного государства. По отношению к другим государствам-я рассмотренные выше принципы могут быть более эффективны, чем прямое вооружение. Нас, государств-я, много и непрестанная война всех со всеми отнюдь не способствует интересам каждого из этих государств. Остальные же уровни посягательств коллективные. С корпоративными структурами возможен скорей конфликт интересов (в силу самой логики образования корпораций), а не столько посягательство на права, то и разрешаться он должен в сфере интересов, что не требует вооружения. Покушение же на права личности со стороны государства как раз возможно в полном объеме, причем и в самом крайнем праве - праве на жизнь. Вот только прямое вооружение граждан не в состоянии решить эту проблему. Иной подход - делегирование вооружений тем структурам, которые могли бы осуществлять защиту гражданских прав, но это как раз логика государственного разукрупнения и создание сквозных квазигосударственных структур.
Защита суверенитета семьи мало чем отличается от такой же защиты со стороны государства-я, так как покушение на суверенитет семьи и личности происходит со стороны одних и тех же «агрессоров». Так что отдельно этот вопрос рассматривать нет смысла.
Национальное отстаивание своего суверенитета лежит в несколько иной плоскости. Во-первых, потому что нация не обладает полноценным правовым статусом, его заменяет в традиционном государстве гражданство отдельных лиц без национальной принадлежности и традиционное государство стремится иметь дело с отдельными гражданами, но не с единым национальным целым. А, во-вторых, суверенность нации в основном заключена в суверенности ее культуры и в праве на самобытное развитие. При создании же своего национального государства вопросы национального суверенитета переходят в вопрос суверенитета государственного со всеми соответствующими механизмами его защиты. Отстаивание же культурной самобытности, как и особенностей национального хозяйственного уклада все же не означает непременную вооруженную борьбу как крайний метод защиты своего суверенитета. Конечно, если речь не идет о покушении на само право на существование нации, тогда право на восстание и вооруженную борьбу является адекватным ответом.
Суверенитет национальной культуры защищается ее развитием и продолжением на собственной основе. Иного способа защиты просто нет. Возможна ее подмена, когда в оболочку национальной культуры вкладывается иной смысл носителями иных культурных традиций, либо пропагандируется отмена национальной специфики, растворяющая нацию либо в общегражданской нации, либо в общечеловеческих ценностях. Но отстаивание культурной самобытности - это все же вопрос жизненной силы нации, насколько в ней самой сохраняется потенциал к воспроизводству собственной культуры. И именно в этой плоскости надо ставить вопрос о защите национального суверенитета. Вооружением ничего не решишь. Можно с оружием в руках победить, но при этом утратить свою культуру, приняв культуру чужую, если культура побежденных окажется сильнее культуры победителей.
Корпоративное государство избирает ограниченные методы своей защиты, как раз потому, что оно едино общностью интереса и именно корпоративные интересы стремится защитить корпорация, а не весь перечь прав. А основное покушение на корпоративные права сконцентрированы в конфликте интересов, возникающих по поводу тех или иных решений государственной власти. Этот вопрос уже рассматривался ранее, так что не буду повторяться. Стоит еще добавить, что на уровне корпораций государство разрешает особое лицензированное вооружение и тем самым допускает право корпораций на применение силы, конечно, оговариваясь, что только в рамках закона. Так что и на этом уровне корпоративные образования становятся в чем-то на равных с традиционным государством, хотя они и уступают ему в масштабности вооружений и их технической оснащенности.
Защита государства собственности определена правовой природой собственности. Защита собственности и возможна лишь при помощи права, либо собственник (частный, семейный, корпоративный) распространяет и на нее защиту своего «государственного» суверенитета.
Государство идей и защищает себя на идейном уровне. Хотя одна форма защиты - право на свободу слова и мысли - требует уже социальной поддержки, так как отсутствие этих прав подразумевает право власти на применение силы к носителям идей, а не к самим идеям. А уж если на корню пресечь идеи, то о них долгое время обществу может быть ничего неизвестно (все ж рождение идей - это процесс интимный и частный, а не публичный и коллективный).
Идейная самозащита строится по простому принципу: мы хотим всем рекордам наши гордые дать имена. Суть в том, что интерпретации подвергаются все значимые социальные явления. Все факты действительности, нашедшие свое отражение в информационном потоке, отображаются сквозь призму конкретной идеи. Тогда она собой заполняет жизненное идейное пространство, вытесняя из него другие идеи. Но речь идет о своем государстве идей, а не вообще о всем идейном пространстве. Как раз в нем диалог идей, даже острая полемику между ними крайне необходима, чтобы выяснить жизненность собственной идеи, но место этого диалога - ... на нейтральной полосе. Свой идейный дом и обустраивается по-своему.
* * *
Государства глазами других государств - это еще один срез понимания, на уровне которого вопрос стоит уже о межгосударственных отношениях.
Особенность государства-я заключается в его тотальной скозности: оно единственное, которое представлено во ВСЕХ других «государствах». И на уровне государства-я идея множественности государств представлена наиболее наглядно. Причем возможно и отождествление государства-я с другими государствами.
Как же воспринимает государство-я все остальные государства, как вписано оно в них (или они в него)?
В семье нет противоречия между личностным государством и семейным, личность сама добровольно переуступает часть своего «государственного» суверенитета семье, но и сохраняет свою личностную самоценность. Эти два «государства» как бы вложены друг в друга в одних вопросах (семейных), но и взаимопересекаются там, где есть отдельно семейное государственное пространство и личностное.
На уровне нации вопрос несколько иной. Если личность сама принимает и осознает свою принадлежность к нации, то тем самым принимает и его «гражданство». Интересы личности и нации совпадают не по принципу договорных или же гражданских отношений. Общность национального менталитета его основа. Благополучие нации создает наиболее благоприятную среду для самореализации личности. И стремление к национальному государству как раз из этого же разряда. Общность традиций, общность жизненного уклада, общность национального миропонимания как раз и рождают то понимание, что в национальном государстве личность, с ее собственными особенностями национального менталитета, и будет наиболее защищена. Но при этом и личность берет на себя защиту национального суверенитета, сохранение и развитие ее традиций и ее культуры. Поэтому государство-я нации не переуступает никаких своих суверенных прав, а наоборот, нация складывается как коллективное историческое творчество ее представителей.
Взаимоотношения государства-я и корпорации иного порядка. Вступая в корпорацию (или образуя ее), личность стремится к реализации своих интересов через участие в ее деятельности. Даже порой бывает достаточно просто признания принадлежности к корпорации. В корпорации происходит довольно строгое разграничение прав ее участников в отношении предмета деятельности корпорации и прав корпоративных членов вне этой сферы деятельности. Последнее - полностью суверенное пространство членов корпорации. Внутренний же устав требует довольно жесткого ему подчинения, а посему довольно жестко разводит права и обязанности ее членов на разных уровнях ее иерархии. Государство-я может быть представлено сразу во множестве корпораций разного толка. Это выбор личности. Но выбор этот сознательный, как и право выхода из корпорации присутствует тоже. Так что корпорация, как государство, дополнительно к государству-я, но находится как бы в ином государственном пространстве для личности, в той его части, где пересекаются интересы личности и корпорации.
Отношение корпорации к государству-я иное. Корпорация осознает себя как единое целое, но в то же время членство в ней не вечно и взаимозаменяемость ее членов (просто увольнение и новый прием на работу для хозяйственных корпораций) порождает непредставленность корпоративного государства в делах государств-я ее членов. Интерес корпорации не распространяется на личностное пространство ее членов, в чем-то даже пренебрегая им. Корпорация и не рассматривает государства-я как государства. Для нее они являются всего лишь элементами корпоративной структуры с их определенными функциям: реальными элементами (по отношению к тем, кто входит в корпорацию) и потенциальными (которые могут стать ее членами). Но подобный подход не затрагивает те корпоративные образования, которые организованы по семейному принципу.
Государство-я с традиционным государством связано узами гражданства. Их взаимоотношения уже изначально несимметричны. У традиционного государства большой перечень прав, которыми оно обладает по отношению к своим гражданам: сбор налогов и податей, воинская повинность, право на применение силы, обязательность для граждан решений исполнительной власти и т.д. В обратную сторону перечень совсем небольшой: право избирать и быть избранным. Остальные гражданские права можно отнести к межгражданским отношениям. Если личность вынуждена признавать государство и считаться с принципами его существования, то государство отнюдь не стремится признать личность, а уж как «государство» - и подавно.
Государство-я с государством собственности связано лишь теми отношениями, которые определяются той собственностью, которой личность владеет.. Но это вещественные отношения, поэтому признания со стороны государства собственности не требуют.
Государство-я в государстве идей владеет своим собственным государственным идейным пространством сомасштабно своему миропониманию. Это идейное государство может пересекаться со множеством других идейных «государств», как и гражданство в нем разделяться с теми, кто принимает эти идеи. Личностное государство идей не требует признания, оно строится самой личностью в соответствии со своими идейными пристрастиями. Но несколько иначе обстоит дело с информационным личностным государством. Оно не столь самодостаточно, так как для своего существования требует потока информации, возможности транслировать свои идеи во внешний мир и утверждения этого информационного государства во внешнем мире, как и его защиты от возможного покушения на его суверенитет потоками «враждебной» информации.
* * *
Семейное государство - государство во многом самозамкнутое. Его «дипломатические» отношения строятся в основном с членами семьи, с дальними и ближними родственниками, с ближайшими соседями и теми, кто составляют семейный круг общения. В большинстве же случаев оно если и представлено во внешнем мире, то не как единое целое, а через своих членов.
Семья и нация. Для межнациональных браков такое взаимодействие несколько сложно, и такая семья обычно понимает свою национальную принадлежность в гражданском смысле. Семья и нация тождественны в том смысле, что нация, по сути, вырастает из семьи, тот же принцип кровного родства, который распространяется и на родство духовное, и тот же принцип продолжения рода лежит в их основе. Единственное отличие в том, что семья не декларирует свою принадлежность к нации, эта принадлежность уже изначально присутствует. Так что эти два «государства» в национальных вопросах в чем-то даже идентичны. Интересы нации распространяются на национальную семью, а интересы семьи во многом связаны с интересами нации.
Семья сама может из себя представлять корпорацию, так что в этом случае семья тождественна корпоративной структуре. Какие же принципы ее организации будут преобладать (семейные или чисто корпоративные) зависит во многом от направленности деятельности такой семейной корпорации. В остальных случаях семейное государство мало пересекается с корпоративными структурами.
Семью традиционное государство вообще как нечто самостоятельное не признает. Для него она представлена лишь отдельными гражданами. А это и влечет за собой отсутствие у семьи, как единого целого, каких-то признанных государством прав. Для государства семья - это «поставщик» законопослушных граждан и не более. Но и для семьи в нынешнем ее положении государство как бы отсутствует, уповать семья может только на свои силы, да и защищать себя, насколько это возможно, от посягательства государства на ее семейные интересы.
Семья и в идейном пространстве не строит каких-то особых идейных государств. Ее идеи обыденны: продолжение своего (на)рода, единство семьи, воспитание детей, семейные традиции. В остальном ее «граждане» достраивают свои идейные государства.
* * *
Нация включает в свои объятия всех, кто осознает свою принадлежность к ней. Личность и семья уже являются ее «гражданами» по принципу родства и самоотнесения себя к ней. Нация в ее сегодняшнем виде и состоит из них, хотя в своей духовной и исторической протяженности она не замкнута только на сегодняшнее поколение. Нация - это и ее история и это ее будущее, но это и ее культура, и самобытность национальных традиций и менталитета.
С корпоративным государством отношения нации достаточно условны, если корпорация не представляет из себя какое-нибудь этнографическое или национально-культурное объединение. Даже такие понятия, как национальный бизнес, национальные интересы, в лучшем случае относятся к государству, когда нация толкуется как синоним гражданства. Национальные особенности в корпоративных структурах если и присутствуют, то скорей выражены в менталитете сотрудников корпорации и ее управленческого звена, как и могут проявлять себя в характере организации хозяйственной деятельности, механизмах поощрения и наказания персонала. Иного пересечения нации и корпорации обнаружить сложно. У них разные интересы. У нации - в продолжении ее истории и, может быть, в реализации национальной идеи. У корпорации - в достижении тех целей, на которые направлена ее деятельность. Национальной принадлежности нельзя лишить, зато в корпорации можно легко распустить весь персонал и набрать новый.
Так что по большому счету нация-государство и государство-корпорация - непересекающиеся пространства, а «посольские» отношения этих государств построены на «гражданстве» в обоих этих государствах сотрудников корпораций, осознающих свою национальную принадлежность. Но в то же время можно встретить и такие корпоративные образования (скорей клановые), которые, по крайней мере, в руководящем звене, формируются по этническому признаку. Назовем их этнически ориентированным бизнесом. Сплоченность по этническому признаку вызвана как раз общностью менталитета, обеспечением таким образом монопольного положения на рынках и возможностью контроля членов этих корпорации через другие механизмы (семейные узы, религиозно-национальные образования).
Нация в традиционном государстве не представлена никак. Государство не признает нацию, если, конечно, это не национальное государство. Государство и хочет отвести нации роль этнического заповедника, некоего этнографического лубка, выстраивая свои государственные институты без учета национальной специфики. Нация, себя осознающая и сформировавшая принципы своего государственного самоопределения, наоборот, требует признания своего государственного статуса со стороны традиционного государства и сама себя воспринимает государством. А так как нация сомасштабна обществу, а национальный интерес способен себя выразить в государственном строительстве, то нация и государство - это, в некотором смысле, конфликтующие государственные структуры до тех пор, пока нация не сольется с государством или же не найдет признание своего государственного статуса в форме автономии или федерации.
Нация в государстве идей представлена своей культурой, языком, традициями, историей и национальной идеей. Нация и сориентирована на раскрытие всего богатства своей национальной культуры, как и на ее дальнейшее развитие. Информационное же пространство нации ориентировано в первую очередь на сохранение национального языка, как сохранение через язык восприятия мировых события в контексте национального мировосприятия. А уж после ставится вопрос информационного отображения действительности через призму национального менталитета.
* * *
Корпоративное государство видит членство в нем индивидуумов только как отдельных единиц, все права которых можно задать внутри корпорации. Другой статус расходится с принципами функционирования корпораций. Достаточно редко в состав корпораций входят коллективные члены. Точнее, такие корпоративные образования обычно являются клубными структурами, а особенность клуба по интересам в том, что его решения остаются рекомендательными, а собственно деятельность клуба дальше обмена мнениями и выработки общего мнения не идет. Реализация такого мнения возможна только через деятельность членов клуба, а не напрямую.
Корпорации в некотором смысле тождественны традиционному государству и масштабные корпорации осознают себя таковыми. Корпорации и государство различаются лишь по функциям. Корпорации отбрасывают те государственные функции, которые напрямую не связаны с их прямой деятельностью, а если и берут на себя, то только при достаточности средств на их поддержание (спонсорство, информационное представительство, благотворительность, различные социальные функции). Корпорации - целевые образования, поэтому они избегают всего того, что не подпадает под их цели. И их «гражданство» тоже целевое. Корпорация спокойно может уволить всех своих сотрудников, закрыть свои представительства, сравнять с землей свою собственность и переместиться куда-нибудь в иные края. Государство уволить своих граждан не может, да и со сменой территории трудновато. Другое отличие корпорации от государства - это сквозный межгосударственный характер деятельности корпорации, она своей деятельностью может пронизывать не одно государство. Так что по совокупности признаков корпорации и традиционное государство - пересекающиеся государственные образования, в чем-то дополняющие друг друга, но и перехватывающие друг у друга различные функции (корпорации, например, - вооруженную самозащиту и функцию социального распределения, государство - раздел рынков посредством протекционизма).
На идейном поле корпорации - это реклама и пиар-компании. Большего им не надо. Несколько иным статусом на идейном поле обладают различные экспертные сообщества и информационные империи, но и они организованы по целевому признаку, потому их идейное представительство как корпораций заужено до сферы их прямой корпоративной деятельности.
* * *
Насколько возможно, пространство «что можно» обозначено. На карте государств выстроены не только сами они, но и обозначены их отношения. Можно вернуться к вопросу «моего государства» и к тому, что должен. Так что же делать с этим множеством государств, пронизывающих друг друга, и каково в нем место моего государства?
Шизофреничность современного государства. Порождаемые государством взаимоисключающие сигналы, причем важные для личности и общества, важные для понимания происходящего, и заставляют говорить о синдромах шизофрении современного государства.
Государство провозглашает права человека, но, одновременно, со своими гражданами обращается как с безликой массой, не имеющей никаких прав, кроме послушания власти. На какой из этих сигналов со стороны государства реагировать личности? Каждый из них диктует свою линию поведения, никак не совпадающую с противоположной.
Для семьи значима социальная поддержка, декларируемая государством? Да. Но государство не различает семью и в лучшем случае распыляет эту поддержку по неким абстрактным социальным группам. Так семье ориентироваться на свои силы или встать в очередь за пособиями, выступая каждый сам по себе и теряя свое семейное единство?
Государство клянется интересами нации, но на практике реализуются в лучшем случае интересы тех или иных этнических группировок (даже не самих народов, а лишь отдельных группировок), входящих в верхний эшелон корпорации власти. На какой из этих двух факторов реагировать? Какой из двух вариантов «патриотизма» избрать: всячески поддерживать государственные лозунги и приветствовать разовые внутривластные разборки по этническому признаку или же адресовать государству критику за поддержку других таких же группировок как за отказ от поддержки общенациональных интересов? И если интерес нации - это ее национальное государство, то о каких национальных интересах говорит государство, поддерживая какие угодно нации, кроме государствообразующей?
Власть есть проявление воли народа. Значимый лозунг. На практике же власть принадлежит лишь корпорации власти, не имеющей к народной воле никакого прямого отношения. Власть народу никак не принадлежит, если он изначально не входит в корпорацию власти, и эта корпорация сама определяет, кто в нее может входить. Но власть провозглашается от имени народа, а, значит, выбор народа должен определять, кто достоин власти. Это шизофреническое взаимоисключение как разрешить?
Корпорация власти стремится идеологически отождествить себя с государством в целом. Но государство – это не только корпорация власти. И что избрать: послушно следовать за властными директивами или же требовать, чтобы государство следовало твоему пониманию его обустройства? Опять взаимоисключающие посылки.
Выбор большинства якобы определяет, кто сегодня власть. А в чем право меньшинства, не согласного с таким якобы выбором? Есть у меньшинства право на отделение от большинства, вплоть до государственного, если проводимая политика «избранного» государства идет вразрез с интересами этого меньшинства? И насколько «избранная» власть вправе представлять интересы меньшинства, которое не выдавало власти никакого мандата доверия?
Корпоративный интерес личности в том, чтобы ее корпорация процветала и тем обеспечивала надежный для нее источник дохода. Государство декларирует всяческую поддержку бизнесу и готовность чуть ли не биться за его интересы. Но другой рукой налогами и системой госопеки в разных формах задушит любой бизнес, если корпорация вдруг реально изберет позицию законопослушания. Как разрешить эту шизофреническую ситуацию? На что ориентироваться: законопослушание или практику, требующую ухода от налогов, дабы просто существовать?
Государство декларирует экономический суверенитет, а значит, и всяческое поощрение экономических структур, работающих на внутренний рынок. Но система экономических правил так выстроена, что экономике выгодно быть космополитичной, тем более, что реальная законодательная практика государства ориентирована как раз на экономический космополитизм.
Формируя на информационном поле образ внутреннего и внешнего врага, государство взывает к чувству патриотизма. Но государство не ограничивается только информационными баталиями. "Во имя беспощадной борьбы с врагами государства" оно нередко готово отправить своих граждан на смерть, а на завтра с той же легкостью может призвать дружить с бывшими врагами "во имя мира на земле". Но реальная-то угроза, если и присутствует, то не для гражданина, а для корпоративных интересов власти, представители которой свою-то жизнь никогда опасности не подвергают. И вновь сталкиваемся с шизофренией: враг не враг, а государство не друг. А смерть во имя государственных идеалов ставит еще более жестокий выбор - с кем ты и на чьей стороне. При таком выборе не до глубоких раздумий.
И государственная идеология довершает это раздвоение. Реально проводимая государственная политика, если описать ее с позиции здравого смысла, совершенно не совпадет с навязываемой государством идеологической трактовкой этой же политики.
Куда ни кинь ... либо оставаться государственным шизофреником, либо искать иной выход. А сегодня единственный вариант, дающий возможность сохранить единство понимания и тем уже избавиться от шизофренического синдрома, - принадлежать к корпорации власти (снимается двойственность личностного, семейного и корпоративного характера), принадлежать к господствующей этнической группировке (снимается противоречие национального характера), как и разделять взгляд на толпу, себя к ней не причисляя, и самому генерировать адресованные не себе лозунги (моментально восстанавливается единство идеологии). Другие варианты – другой выбор.
* И первый шаг, что должен, - уйти от этой государственной шизофрении. Но для этого необходима и другая государственная концепция.
* * *
Распад государств в современном мире. Несмотря на все страхи глобализации, реально происходит как раз обратный процесс - распад современных государств. Государство – силовая корпорация, все остальные государственные функции лишь прилагаются к этой исходной посылке. Сила – первый и последний козырь государства. Силой государства образуются. (Как и образуются слабостью больших государств, которые распадаются на части.) И сила становится последним аргументом, чтобы сохранить целостность и единство государства, когда возникает тому угроза.
Государство стремится поддерживать единство территории и единство управления этой территорией, сохранять общность государственного экономического интереса, единство законов и гражданства, и в том или ином виде стремится удержать национальную сплоченность и общность религиозно-идеологического пространства. И все это нанизано на единство государственной силы, в первую очередь, вооруженной. Но если эти единства начинают давать трещину, то удерживать единое государственное целое становится очень сложно и нарастают процессы распада. А линия государственного раскола проходит там, где новые государства, образующиеся на развалинах старых, приобретут свое новое единое целое, но и независимое от всех остальных государств.
Если для современного государства территория в силу смены государственных приоритетов перестает быть ценностью, как и ее силовое удержание, как то было в предыдущие эпохи, то на первый план выходит возможность этой территорией едино управлять. Разрыв управления и будет подталкивать к разукрупнению государств до уровня сомасштабности управления.
Национальная неоднородность государства, если силовой механизм ослабевает, ведет к разводу по национальным квартирам и оформлению национально однородных государств. Общность национального менталитета и восстанавливает единство в новообразованных государствах.
Государство перестает быть единым хозяйственным целым. Экономические корпорации, как раз и реализующие экономический интерес общества, формируются, не ограничивая себя государственными границами. Такой процесс вдет к дроблению традиционного государства до уровня, позволяющего хоть как-то восстановить единство хозяйства и механизмов экономического регулирования жизни общества. Сами же экономические «государства» создают совсем другое экономическое государственное деление, ориентируясь на рынки, но не на традиционные государственные границы.
Правовое пространство так организовано, что его единство удерживается лишь в унитарном государстве. Федеративное устройство потенциально ведет к членению правового пространства, и, как следствие, к государственному разделению субъектов федерации, если государственный интерес членов федерации, лежащий в основе образования федерации, теряет свой смысл. Причем не важно, как федерация образовалась: объединением изначально самостоятельных государственных образований или же единое государство в какой-то момент признало свою федеративное устройство. И это деление может происходить не обязательно по национальным границам, оно способно разделить и одну нацию, если другие процессы дробления (экономический интерес, адекватность управленческих структур) будут сильнее. Сама правовая конструкция федеративного государство содержит возможность отделения субъектов федерации, по крайней мере, их право на это.
Единство религиозно-идеологического толка – более слабый фактор, но и он способен вести к обособлению различных социальных групп, уже внутри себя стремящихся восстановить свое идейное единство. А такое обособление при определенных условиях, соединяясь с другими линиями государственного распада, может способствовать государственному обособлению.
Силовой фактор государства выражен в двух направлениях – внешнем и внутреннем. Подразумевается, что государство берет на себя защиту своих граждан и своей территории от посягательств со стороны других государств, а внутри – от посягательств антиобщественных сил. Но происходит и дробление силовой функции до уровня формирования новых силовых образований, уже внутри себя восстанавливающих силовое единство. Корпорация власти нередко начинает торговать силой, что само по себе обособляет силовую государственную функцию от задачи «защиты отечества». Для торговли силой единая государственная армия не нужна, нужны лишь вооруженные формирования, подчиненные корпорации власти для решения ее задач. В современном мире возникают новые угрозы (например, терроризм), которые действуют вне государственных границ, а силовые образования приобретают локальный, а не государственный характер. И у граждан нет никакой защиты как от этих новых угроз (государство слишком громоздко для защиты от них), так и от самого государства, когда оно начинает замыкаться только на свою силовую функцию, отделяя ее от общегосударственных задач.
Так что процесс оформления новых государственных единиц как раз и ведет к созданию новых ЕДИНЫХ целых, определенных возможностями единого госуправления, единых национально, территориально, экономическим пространством (и единого им управления, в свою очередь), унитарностью государства, единых идеологически и единых в применении силы. Но это только процессы, затрагивающие традиционные государства. Смещение интересов в экономическую сферу от территориальных интересов и интересов силы, создание иных по отношению к традиционному государству экономических «государств», к тому же сквозных по своей природе и не распознающих государственных границ, как и создание другого сквозного - информационного пространства, утратившего свое былое государственное деление, – все это вместе заметно меняет подход к государственному устройству.
* Вторым же шагом, в том, что должен, предстает тогда задача, если можно так назвать, оптимизации государств.
* * *
Долженствование. Идеологическое и религиозное единство базируется на принципе должествования. Должествование и строится на основе жесткости религиозных и идеологических предписаний. Не важно, самостоятельно происходит их принятие или же оно лишь чисто внешнее, но идеологическое предписание жестко определяет, что ДОЛЖНО, как обязан себя вести сторонник этой идеи. Отклонение от этих предписаний – уже грех, идейный или религиозный – не суть важно. Любые вновь возникающие обстоятельства, если они не регламентированы должествованием, порождают идейную сумятицу и неопределенность поведения, которое, в лучшем случае, лишь задним числом будет в «оправдательном» режиме подогнано под идейные предписания. А главное - жесткое следование должной идее не оставляет возможности изменить свое миропонимание при возникновении новых условий и уже тем формирует неадекватность мировосприятия и своего поведения в этих новых условиях.
Современный мир порождает и более жесткие коллизии, когда образуется разрыв времен. Катастрофы развития приобретают все более повседневный характер, когда уже нельзя опереться на предшествующее должествование, и необходима постоянная выработка новых идейных решений, чтобы преодолевать эти разрывы. А логика катастроф и полагает, что в точке разрыва необходимо максимально отпустить мысль на свободу, чтоб ее не ограничивали в идейном поиске никакие запреты: моральные, идеологические, научные, религиозные, концептуальные и т.д. Задача охватить всю эту множественность идей становится приоритетной в точке разрыва. Лишь преодолев разрыв, вновь можно вспомнить о запретах, либо они формируются заново и на новой идейной основе. Как и формируется обратная прошивка разрыва, чтобы восстановить связь времен.
Сам такой идейный подход, по аналогии с должествованием, я бы обозначил как можествование. В точке выбора, главным становится вопрос – что можно, а не что должно. Следование своему идейному выбору превращается в должествование, но после того, как выбор состоялся, и … до следующей точки выбора.
* Сие есть третий шаг, что должен. Формируя пространство выбора, следовать тому, что можно, вспоминая о жесткости должествования лишь после.
* * *
Тогда вопрос о «моем государстве», с учетом всех особенностей его формирования, приобретает свой законченный смысл.
Место на карте «государств». Его определение – это вопрос самоосознания. Свою принадлежность к тем или иным государственным образованиям определять предстоит самому и самому предстоит наносить такое свое сквозное государство на карту государств. Государство и образуется волей его создателей, если сил достает. А границы сквозных государств, с которыми предстоит сталкиваться в создании своего государства, задаются не обязательно жесткой регламентацией. Их определяешь, когда конкретно на них натыкаешься. Вдали от границ они не ощущаются, в каком бы пространстве они не пролегали: реальном физическом, личностном, гражданско-правовом, корпоративного интереса, информационном, идейном или силы.
Способность генерировать культуру. Личность, общество, нация сильны своей культурой. Как раз способность создавать свою культуру здесь и сейчас значит больше, чем просто сохранение культурных традиций. Наша общность, если она присутствует, заключается не только в принадлежности к какому-либо культурному прошлому, либо в общности менталитета, но и в способности генерировать культуру в различных ее видах (хозяйственную, политическую, идейную, художественного творчества). Для «моего государства» способность к такому культурному творчеству – еще один его признак и его «можествование». Только такое генерирование культуры дня сегодняшнего и может получить в последующем признание как национальная (данного государства) культура.
Оформление границ «моего государства» и принципа принадлежности к нему. Прием в гражданство. Концептуально позиция «моего государства» обозначена – множество государств, причем государств равновеликих по своему государственному статусу, пронизанных гражданством в каждом из них. Это государство не есть лишь исключительно мое государство. Оно таково лишь в одной из частей этой множественности – личной. Но в «мое государство» входят и моя семья, и мое национальное самоопределение, и мой корпоративный интерес, и мое информационное пространство и т.д. В силу характера его множественной сквозности оно объединяет намного больше своих граждан, но процесс приема в гражданство двоякий: признание своей принадлежности к нему (идейного, концептуального, правового - по любому из признаков) и встречное признание этой принадлежности со стороны уже оформившегося государства. Любое государство не только самопровозглашает свой суверенитет, но становится государством, когда оно получает признание со стороны других государств. Этот процесс всегда долгий. Но первый шаг – это всегда самопровозглашение, пусть даже на идейном и информационном поле. Именно на этих полях и делается первый шаг. На них и оформляются изначально границы «моего государства». Вхождение же во все остальные государственные образования со стороны «моего государства» строится на основе конфедерализма, тем и задаются его границы в реальном мире.
Идейное единство. Такой подход избавляет от государственного шизофренизма, так как позволяет соотносить свои взгляды с внутренним устройством «моего государства», тогда как традиционное государство рассматривается лишь с позиции государства, в конфедерации с которым «мое государство» состоит. Что позволяет шизофренизм этого соседнего государства не распространять на свое государство.
Враги «соседа» – это не обязательно враги «моего государства», его друзья – это еще не мои друзья, его корпорация власти и ее интересы – это не обязательно моя власть. Выбор «моего государства» – это его суверенный выбор союзников, определения врагов, формирования власти, отстаивания экономических интересов. Происходит совпадение по каким-либо позициям с конфедеративным соседом – локальный временный союз возможен, нет – определяется «мое государство» самостоятельно. У «моего государства» нет вечных друзей и союзников, но есть государственный интерес. А раз уж это государство, а не какое-то иное образование, то его вечный интерес – защита его суверенитета и целостности.
На том и строятся межгосударственные отношения «моего государства». С государствами договариваются и убеждают в общности интересов, а при попытке навязать что-либо силой инструменты межгосударственного права намного шире, вплоть до объявления войны, чем такие взаимоотношения и отличаются от законодательного и законоприменительного диктата корпорации власти внутри традиционного государства. Но и определение места «моего государства» в конфедерации с традиционным государством, формирование отношения к ее корпорации власти тоже строится аналогично – межгосударственным образом. Так что возможность влиять на эту государственную конфедерацию сохраняется.
Защита прав «моего государства». Защита прав приобретает многоуровневый и сквозный характер. Нижний уровень – правовая система традиционного государства. Идейный и информационный уровень – еще один подход. Образование межгосударственных корпораций для защиты своих интересов, чтобы иметь возможность использовать международное право. Право применение силы, как крайняя мера защиты своих прав и интересов, делегируется тем «межгосударственным» образованиям, в которые в союзе с другими «государствами» входит «мое государство».
«Экспансия» во внешние государства. Государство не было бы государством, если бы не стремилось к внешней экспансии (не стоит забывать, что силовой характер – это его основная суть), хотя это определяется в основном политикой мирного и военного сосуществования с различными «государственными» соседями. Хотя отмечу, что логика этой экспансии для «моего государства» чисто идейная и информационная. Сам концептуальный характер «моего государства» подразумевает его сквозность, то есть представленность во многих «государствах», как и подразумевает возможность его образования любой личностью, семьей, сообществом и т.д. Что и предполагает его реально мирный характер, но государство это способно за себя постоять и себя защитить.
Раз в основном «мое государство» – это государство знания по характеру его основной деятельности, то и внешняя его задача – оптимизация государств в том ныне «катастрофичном» мире, котором мы живем. Тогда концептуальный подход «моего государства» может служить основой для государственной трансформации, которую мы сейчас переживаем. Ведь просто следовать логике распада – это приведет лишь к распаду и ни к чему более. Но прохождение кризисных точек вновь ставит вопрос, а как все может быть устроено: как строить общество в посткризисном пространстве, какой должна быть его экономика, какую валюту вводить для внутренних и внешних нужд, как строить межгосударственные отношения, как взаимодействовать с внутренними и внешними корпорациями, каковой должна быть правовая модель, каковы принципы национального устройства и какой идейной канве следовать. А преодолевать точки разрыва, понимая с чем имеешь дело, намного легче.
Осталось лишь войти в этот новый мир.
В.Ушаков. 29 марта 2001г.
