Уважаемый Владислав Иванович! Эти типы мышления можно отнести не только к возрастной последовательности, но и отнести их к разным пространствам мышления.
Магическое мышление пространственно обнаруживается там, где телесная связь вещей легко себя обнаруживает. Например, оперируя телевизионным пультом, нажатие той или иной кнопки приводит к появлению соответствующей картинки на экране. Сознание фиксирует вполне осязаемую телесную связь между кнопкой на пульте и появившейся картинкой. Причем никакое знание об устройстве телевизора не прибавит понимания, почему нажатие данной кнопки ведет к появлению именно ожидаемой картинки (соответствующего канала и соответствующей передачи). А вот неправильное нажатие не ведет ни к чему (магия оказалось безуспешной). Так что в данном случае магическое мышление для «повелевания духами телевизора» наиболее адекватно, чем любой другой подход. Такая магия ничем не отличается по типу мышления от стучания по дереву, перебегания черной кошки, ворожейства. Логика связи правильного действия и результата та же. Как и неправильное действие ведет то же к сходным последствиям. А пример компьютерных программ – так это обширнейшее поле для магических действий с клавиатурой и мышкой. И постижение, как пользоваться этими программами, наиболее адекватно и быстро способно освоить именно магическое мышление.
Мифологическое сознание наиболее адекватно оперирует там, где мы сталкиваемся с событиями, которые невоспроизводимы, их внутренние связи трудно установить или они сокрыты. И видимое пространство таких событий невелико. Очень многие социальные события можно отнести к такой категории. Никакие рационально-научные методы не дают возможность поэкспериментировать с этой социальной реальностью, нельзя и задать начальные условия для их воспроизводства. Но реагировать-то на эти события все же приходится. Как раз мифологическое мышление с такой задачей благополучно справляется. Вот только мифы у нас разные. Насколько «проницателен» миф, то есть дает такое понимание событий, чтобы распознавая миф в новой ситуации, вести себя более-менее адекватно, и можно интерпретировать как пространство мифологического мышления с его чудесами и образами.
Здравый смысл повседневен, так что его пространственное размещение как раз с повседневностью и связано. В каком-то смысле это стереотипы нашего повседневного поведения, когда не задумываться, а необходимо просто реагировать на автомате в большинстве ситуаций. И познающая сила такого мышления - это перевод новых ситуаций в рамки повседневного стереотипа, как и распознавание «старых» как уже знакомых. Для таких стереотипов и их изучения Солнце восходит, а не Земля вращается. Такое восприятие «черного и белого» как раз и подвергает анализу обыденное мышление.
Научное мышление я бы пространственно отнес к сфере «покорения природы» - к конструированию мира под человека. Так как этому пространству много уже уделили внимания, то не буду повторяться.
Сетевое мышление. Все же пространственно я бы отнес его не только к задаче коммуникации. Но к более радикальному развороту: от объекта к субъекту. И интенцию такого мышления не стал бы рассматривать как возникающую лишь при наличии коммуницирующего коллектива. Думаю, что в собственно индивидуальном мышлении оно тоже формирует свои особые представления, отличные от чисто индивидуального мировосприятия.
> Неизбежен как конец «света разума», опирающегося только на индивидуальный рассудок - «Я мыслю - значит существую». А где тут - МЫ?
Я бы ответ сдвинул в транс-субъектную сферу.
ОН мыслит, значит МЫ существуем.
В такой посылке субъектность смещается и позволяет обнаруживать как себя, так и нас, как мыслящее начало. Если мы фикисруем чужое мыслящее начало, то тем самым фиксируем и свое, а значит, и распределенное наше.
> 1) поискать похожие фазы в другого типа предметностях, в которых мы специалисты и профессионалы (тогда это можно сделать в общении на форуме)
Один из вариантов – это провести переконфигурацию уже известных «предметов
мышления». Ваш удачный пример с бросанием камней Галилеем с Пизанской башни
очень даже подходит. Что субъект знает о падении камней или зачем их бросает?
То есть закон всемирного тяготения начинаем открывать с позиции субъекта.
Или можно взяться за переконфигурирование целеполагания компьютерных программ
с точки зрения субъекта.
> 2) поискать обобщающие основания для построения моделей (тогда можно переписываться по е-мейлу (какие-то тексты в продолжении разговора у каждого из нас, наверное, есть) или организовать встречу в реальном социуме «лицом к лицу».
Обобщающими могут стать методики коллективно-распределенного мышления (потокового, диалогового, сетевого, интуитивного, сквозного – как угодно). И их прикладное применение под конкретную задачу. Либо даже самим выявить и предъявить наиболее насущную текущую задачу и начать ее раскручивать.
* * *
Забыл добавить к типам и пространствам мышления восточную традицию.
Такое мышление отнести можно к внутреннему миросозерцанию. К попытке найти баланс между внутренним миром, как чувственным переживанием, и внешним бытием человека. И решается такой баланс в пользу концентрации на внутреннем мире человека.
Предельное пространство такого мышления - это остановка чуственного потока (в йоге, буддистской традиции, даосизме). Главная его особенность - это в пределе отказ от внешнего действия, недеяние, но при этом в мистическом переживании слияние с миром. Этот подход, в принципе, вполне можно трактовать как "смерть мышления".
Мышление, помимо его предмета и форм, стоит оценить и с позиции субъекта мышления. Однозначно выделить субъект мышления не столь уже просто. Само это понятие в большей степени можно отнести к рационально-научной парадигме. Да и в ней, чтобы говорить о субъектности мышления, «мыслящему нечто» присваиваются определенные атрибуты. Во-первых, субъект мышления есть познающий субъект, который рефлексирует свою субъектность и отделяет себя от объекта исследования. По умолчанию, позиция любого ученого-исследователя и есть фиксацией его как субъекта мышления. Но это не исчерпывает все атрибуты субъектности. Надо добавить, что мышление субъекта обязательно рассматривается по отношению к его деятельности (то есть отсутствие деятельности в рациональной парадигме ведет к исчезновению субъекта, как мыслящего начала). Целеполагание и свобода воли – эти атрибуты тоже позволяют фиксировать наличие субъекта мышления.
Но отметим, что уже на уровне обыденного знания выделить субъект мышления намного сложнее. Обыденное сознание вводит градацию ума: от отсутствия до продвинутости. То есть мышление в обыденном сознании имеет не абсолютную, а сравнительную, оценочную характеристику. Ума может быть как меньше, так и больше. Но тогда и субъект мышления не есть некое застывшее и устойчивое понятие. Получается, что в обыденном сознании может присутствовать и пол-субъекта и полтора. Да и работу наших органов чувств в восприятии внешнего мира далеко не всегда соотносят с собственно мышлением. «Бездумно что-то делать» – подобное выражение уже отражает, что здравый смысл дает иную оценку мышлению. Мышления может и не быть вообще. А нет мышления, то нет и мыслящего субъекта.
Да и мифологическое сознание тоже мышлению не придает равноправия. Субъектность мага-чародея никак не совпадет с субъектностью Иванушки-дурачка. А мыслительные таланты золотой рыбки невозможно даже сравнить с мышлением старика, ее поймавшего. И все атрибуты мыслящего субъекта, связанные с деятельностью, полаганием целей, свободой воли даже выделить в этом пространстве мышления невозможно.
Но схожая проблема возникает в коллективно-распределенном мышлении. Кого с точки зрения рационализма признать за субъект: «мы», отдельные «я»? И как их соотнести с мышлением под углом его субъектности?
Возникает необходимость пересмотра самого этого понятия «субъект» по отношению к мышлению.
Мыслю, следовательно существую - не столь уж однозначная формулировка для определения субъекта. Существование можно зафиксировать в разных типах мышления, но вот столь явной связи этого существования с самим мышлением установить довольно трудно. Получаем очень размытое множество субъектов. В некотором смысле получаем расщепленное мышление, когда в каждом конкретном случае оно нагружено разными атрибутами, оставаясь при этом мышлением. Либо исчезает вообще. В том же религиозном мире самостоятельное мышление - это излишний атрибут. Его сполна замещает вера.
Выходит, что, изучая «человеческий ресурс», вопрос о субъекте мышления надо ставить по-новому. Либо изыскивать множественность «субъектов» в каждом участнике коллективно-распределенного мышления, либо самому мышлению придавать множественность и оценочность (вводить его «измерение», либо говорить о градациях мышления).
* * *
Мысль изреченная есть ложь ...
Парадокс этого суждения уже ставит вопрос о том, что есть достоверность мысли. Для парадигмы научного знания, во многом опирающегося на формальную логику, достоверность мышления есть установление однозначной связи между зафиксированными в знаках знаниями и исследуемыми явлениями. Эта однозначность становится критерием достоверности. И точно такая же однозначность должна быть установленная между любыми частными умозаключениями, дабы претендовать на достоверность.
Причем происходит абсолютизация истины, как философской категории. Отдельный ученый может ошибаться, наука - никогда. Мышление рассматривается в определенном смысле иерархически, когда в основании познания наши чувства и переживания, которые не устойчивы и могут быть подвержены случайному реагированию на события (что уже не воспринимается как достоверные свидетельства). Этажом выше - рассудок, который схватывает частные закономерности, а уж над всем главенствует разум, единственно которому открывается истина, и лишь по отношению к нему возможно суждение о достоверности мысли.
Рациональное знание при этом обнаруживает, что не всякому суждению суждено быть однозначно связанным с предметом этого суждения. Как способ разрешения этой коллизии вводятся категории противоречия и противоположности. Нечто, против речи, и суждение, положенное против рассматриваемого суждения. Такой подход расширяет поле достоверности мысли. Но расширяет особым способом.
Каждое из суждений, находящееся в противоположенном состоянии, должно быть однозначно связанно с тем, по отношению к чему оно высказано. А противоположность рассматривается как исключенность другого суждения при формальном выведении данного суждения. То есть они, пользуясь математическим языком, не под каким-то произвольным углом друг к другу находятся, а прямо противоположенны - развернуты на 180 градусов. И анализируется не множество возможных суждений, а исключительно два, но не более, по отношению друг к другу. При этом эти суждения непременно должны рассматриваться в каком-то одном однозначно заданном понятийном пространстве. Хотя стол – это не стул, но отнюдь он не является не-стулом, как категориальной противоположностью стулу. Стол и стул друг другу понятийно не противоположены, хотя в речи они могут быть против друга. Отрицание включает более широкое поле суждений, чем утверждение, они не симметричны. То есть лишь особые понятийные конструкции подпадают под возможность быть рассмотренными как противоположные.
Тогда и достоверность такого мышления опирается на фиксацию этого однозначного понятийного пространства, на закрепление противоположностей и способов разрешения их противоречия. Все иное выпадает из достоверности такой мысли. И методов разрешения (установления новой достоверности) можно обозначить несколько. Один – это снятие, нахождение новой теперь уже однозначной связи между суждением и явлением, как объединяющей исходные противоположности как бы на более высоком уровне обобщения. Другой вариант – закрепление противоречия как внутренне присущей характеристики зафиксированного в знании явления. Тогда само наличие противоположностей и противоречия между ними есть критерий достоверности такого знания. И третий исход – это выход в иное понятийное пространство, схватывание данного явления в совсем иных категориях.
Противоречие не единственная форма речи, когда исчезает однозначная связь между суждением и его предметом. Парадокс в «мысль изреченная …» тому пример. Парадоксальные суждения имеют несколько иную достоверность. Их достоверность в самой возможности так выразить мысль. Они не требуют непременно снятия или выражения в иных категориях. Они достоверны уже тем, что будоражат мысль, своей формой суждения побуждают к мышлению. Их достоверность как раз и можно понять как чувственное переживание мысли. Парадоксы достоверны тогда, когда порождают это чувственное переживание.
Близка к этому и достоверность повседневного знания, как и достоверность художественных образов. Предъявленные мысле-образы сопоставляются с внутренним чувственным эталоном: белое – это белое, а черное – это черное. Это верно потому, что верно именно так.
Хотя можно предложить иной исход парадокса. Как одно из упражнений дзен-буддизма: можно услышать хлопок двумя ладонями, попробуйте услышать хлопок одной ладони. Здесь мысль начинает движение по грани не-мысли. И ее достоверность – это фиксация такого особого состояния сознания.
Повседневный опыт предлагает другие возможные принципы установления достоверности знания. Не знаю, почему так устроен мир, но знаю, как надо в нем действовать. Когда обретенные с опытом действия приводят к ожидаемому результату каждый раз, когда эти действия совершены, то такое знание тоже может быть понято как достоверное. Достоверна и мысль, фиксирующая такое знание, хотя она может благополучно опускать все промежуточные способы его выведения, и вообще не обращать внимание на однозначность или же на противоречивость такого знания.
Достоверность социальных стереотипов, предстающих как социальная мысль, можно рассмотреть вкупе с достоверностью религиозной мысли. В обоих этих случаях мысль теряет очертание суждения, полученного путем изучения и сопоставления связи между мыслью и тем, на что она направлена. Уже не мышление как таковое, а волевая природа человека определяет приятие или неприятие таких мыслей. Достоверность социального суждения – это верно, потому как все так считают. Достоверность религиозного суждения – верую ибо абсурдно, верую ибо недоказуемо. Установленное в канонах религии есть истина и иного быть не может.
Раз волевой акт является первоосновой таких знаний, то они и проверяются волей: готовностью или неготовностью сопоставить мысль собственную с суждением предзаданным, готовностью или неготовностью принять такое суждение на веру.
Личностное мышление порождает еще один феномен достоверности. Высказываемое суждение не обязательно должно проверяться однозначностью связи с предметом мысли, не обязательно взвешиваться на весах категориальных схем, не обязательно опираться на личный опыт или же социальную или религиозную предзаданность.
«Я так сказал» – последний аргумент достоверности. Достоверность такой мысли заключается лишь в одном – в самом факте подобного суждения. Достоверна такая мысль лишь тем, что она высказана и существует. Будет ли она проверяться на весах иной достоверности, на самом факте существования таких суждений это никак не отражается. Они есть и есть.
Достоверность мысли, как получается, не имеет сертификата абсолютной истины. Абсолютная истина заложена лишь в определенные парадигмы мышления, да и то по-разному. И прежде чем устанавливать достоверность наших суждений, предстоит обозначить то мыслимое пространство, в котором эта достоверность достоверна.
Хотя есть одно общее для всех мыслимых мыслей. Предельное суждение – это так, потому что это так (это верно, потому что верно). Всё, дальше мысль останавливается. И вот эта остановка мысли, ее исчерпание и есть предельное проявление достоверности. Дальнейшие рассуждения по поводу данного конкретного предмета мысли становятся невозможны. Мысль достоверна уже тем, что нет дальнейшего ее движения. Мысль умерла ...
* * *
Уважаемый Владислав Иванович!
> А то, что не упорядочивается мышлением в моем сознании выступает как недостоверное (или малодостоверное – фрактальность границ все время буду держать «в уме»),
Я более осторожно отношусь к применению понятия «фрактальность». Ведь если рассматривать фракталы, как математические структуры, то фигуры, имеющие фрактальные границы, - это фигуры с конечной площадью, но с бесконечным периметром. То есть все эффекты фракталов, если этим образом пользоваться, пограничные. Ведь конечная площадь фигуры подразумевает, что вполне можно задать как огибающую границу с конечным периметром (самой простейшей конфигурации), так и внутреннюю границу тоже простейшей конфигурации. Мы имеем лишь размытость границ, но при этом, вновь пользуясь свойствами фракталов, при выборе одного масштаба (или при возращении к этому масштабу) мы и фрактальную границу будем иметь строго определенной конфигурации. То есть фрактал – это динамическая характеристика, зависящая от подвижки масштаб рассмотрения. Тот же образ береговой кромки, нанесенный на карту разного масштаба, - лучшее пример фрактала. Хоть очертания этой кромки и меняются в зависимости от масштаба карты, но ни площадь моря-окена, ни площадь материка фрактал не увеличивает и расположение море-океан и маерика не меняет тоже. Меняются лишь протяженность береговой линии и ее очертания.
Используя какое-то понятие, его подвижки по образу и подобию фрактала возникают лишь в узкой полосе берегового прибоя. Кардинально же само понятие не пересматривается, его ядро сохраняется. Скажем, та же достоверность, если она введена как понятие, как недостоверность под воздействием фрактальности не превращается. А вот пограничные эффекты – это другое дело. Я сторонник такого подхода, чтобы вводить те или иные термины контекстно, но более-менее удерживать их ядерный смысл в пределах заявленной темы. Пограничье же либо при переходе к иной теме, либо указывая в пределах удерживаемой темы толщину и глубину береговой линии. Смысловые сквозные переходы на границе понятий или в ядре необходимо здавать особо.
> то что можно назвать «хаотическим», а при расширении границ, масштабов и горизонтов сознания и выступает как зона ближайшего освоения бесконечной целостности мира. Теперь про взаимосвязь хаоса и порядка (в рамках «достоверности» или истиности, или подлинности?).
Есть еще одно разночтение. В данной публикации достоверность мной вводилась как оценка мышления изнутри его самого. При нанесении же на достоверность иного образа, в данном случае хаоса и порядка, происходит переподчинение смысла этим образам. То есть уже эта внешняя матрица задает, что есть достоверность. Изменение масштаба при этом ничего не изменит. «Площадь» вроде при фрактальности не бесконечна. Само понятие исчезнет, а не расширятся понятийные границы. То же самое возникнет по отношению к истинности и подлинности, так как эти понятия не вводились как понятия. Но раз истинность и подлинность не определялись в тексте даже набросками контекста, то и фрактальности с ними не получится. Можно было бы какое-то из них ввести, но тогда надо было их ядро смысла удерживать в данном тексте, как и их границы задать. К сожалению, речь не безгранична, но вполне конкретна и ограничена рамками данного текста, когда обсуждается та или иная проблема.
В этом смысле задачу соотношения хаоса и порядка можно поднять как сквозный переход из темы, в которой рассмартивается связь мышления со своим предметом. Просто же наложить одно на другое не получается. Разным оказывается первичное предметное содержание при этих подходах (то, откуда они выросли). Хаос и порядок как первичное понимание соотносимы с материальными структурами, которые предстают как упорядоченные или хаотичные, тогда как ядро смысла в понятии мышления – это субъект и его идеальный мир. Задавая же сквозный смысловой переход, уже можно связь этих понятий обозначить.
> Я готов еще раз и снова перекомпоновать Ваш целостный (и тем связный текст) по пяти логиками, отчетливо показывая, что он структурируется выше приведенными Вами и нами логиками мышления:
Нумерология, как принцип подхода к перекомпановке имеет свои ограничения. Числу довольно часто придается сакральный смысл (недаром на этой основе Пифагор целую религиозную систему выстроил). Сакральность чисел мы сплошь и рядом обнаруживаем. Один – монотеизм, единство мира. Два – каждой твари по паре, противоположности. Три – божественная троица. Четыре – четыре стороны света, четыре времени года. Пять – пять каст в индийском обществе, пять чакр.
Вообще наиболее распространенное преклонение перед численным делением мира можно обнаружить в индийском мировоззрении. Чаще всего это число пять, но есть и семь, и девять, встречается и три. Такое преклонение перед числом пять – на столько частей боги разделили Пуруши (первокосм, первочеловек), создавая мир. Индуизм насквозь пронизан нумерологией. Почти любое понятие дополняется еще четырьмя или шестью.
Помимо чистой сакральности, число при рациональном подходе обнаруживает другие подводные камни. Ведь возводя число как меру понятий, необходимо уравнять исчисляемые единицы. То есть все понятия, попавшие в численное объединение, должны быть равновеликими, иначе численный подсчет теряет смысл. Миры должны быть соразмерны друг другу, чтобы каждый из них можно было принять за единицу. А иначе придется принять, что один мир – это 0.7, а другой 2.4. Нередко из-за этого происходит искусственная и вынужденная подгонка понятий, так как явно не выраженное требование соразмерности «миров» требует того.
Но число – это не только количественная величина, но и порядковая, поэтому выставление порядка «миров» тоже имеет смысл, даже если он отсутствует при исходном построении, хотя бы для того, кто читает. В этом тоже кроется сакральный соблазн.
Поэтому я очень осторожно, и в то же время вольно, подхожу к выкладыванию в одном ряду не всегда может быть рядоположенных миров и понятий, но и вес их предпочитаю считать не как целую величину, равную единице, но в условно дробных величинах.
> И такая «перекомпоновка», трансформация (если переинтерпретация неотчуждаема и воспринимается непротиворечивой) еще раз демонстрирует триединую связь : различение, обобщение и оформление в языке и речи.
Можно принять, что переинтерпертацию проведем в части неотчужаемости численно на 1.1, непротиворечивость (как обратную величину противоречия) оценим как 0.9, а триединую связь – в 3.7 . Порядок же сравняем с хаосом, то есть каждый читающий может расставить свою последовательность.
С уважением, В.Ушаков
* * *
Уважаемый Рихард!
> Это понимание истинности как переживания чувства удовлетворения не так тривиально, как кажется на первый взгляд. Его (это переживание) в этом случае можно рассматривать как достижение некоторого равновесного состояния, может состояния стабильности.
Пользуясь языком психологии, мышление можно отнести к особым состояниям сознания. Можно вспомнить, какие внешние и внутренние психологические факторы сопровождают мышление. Необходимость сосредоточиться, убрать всякие внешние раздражители, пониженная собственная двигательная активность, дабы не отвлекала. Почему и ночью думается лучше. В свое время меня заинтересовало, а можно ли добиваться такого же состояния мышления в другой обстановке - в потоке ощущений. Хоть и сложно, но в принципе можно, хотя и требуется определенная подвижность психики. В стрессовых ситуациях такие состояния бывают как вспышка. Для повседневного уровня этого достичь сложно (реагирование на внешние раздражители является более сильным фактором, чем собственно мышление). На себе проверял в тех ситуациях, где мышление вроде необходимо включать. В публичных выступлениях перед большой аудиторией, в публичных же дискуссиях, на судебных заседаниях, в прямом эфире на ТВ и радио.
> Достигли состояния устойчивости, минимума. Но если присмотреться, то может быть это и не минимум, а седло, следовательно, в другом измерении у нас крайне неустойчивое положение. И достоверность исчезает. У меня парадокс как раз ассоциируется с седлом.
Все так. Выход в другое измерение изнутри мышления трудно произвести, требуется особое усилие, если, конечно, оно возможно. Переход под воздействием внешних факторов происходит более естественно. Потому и ставлю вопрос о потоковости мышления. Есть хорошая книжка о нестандартном мышлении, автор де Боно. В качестве одного из приемов нахождения нестандартного решения, когда все предыдущие этапы осмысления задачи пройдены, он советует отправиться в супермаркет, где нагромождение разных вещей в нетрадиционном сочетании и может дать подсказку. Тот самый поток впечатлений, схожий с потоком мышления, о котором говорю.
> Забыл добавить, что нужно наложить ограничение на продолжительность получения логического вывода, так как если процесс бесконечный (пусть и устойчивый и сходящийся), то он для нас не является практически реализуемым.
Этот подход в науковедении именуют как достаточность обоснования. Проверять соответствие результатов эксперимента научной теории можно до бесконечности. Если уж мы говорим о вневременном знании, истинном вечно, то и критерий проверки - вечность. Остановка на достаточности опытных фактов избавляет от такой бесконечности, увы, заложенной в научную парадигму. Для обоснования такой остановки вводятся и оценка погрешности измерения, и всевозможные гауссовы распределения.
> Использование понятия устойчивости может быть позволить ввести какие-то математические соотношения для различия в способах мышления и познания (если мы хотим различать).
Тогда нам придется определить, а что за мышление будет надзирать за математическими соотношениями разных типов мышления. Либо из какой парадигмы мы хотим это различение произвести? Ведь каждый из типов такое различение тоже может пробовать сделать, но со своими выводами, присущими данному типу мышления.
>
Еще хочу добавить, что мышление у нас рассматривается довольно абстрактно,
в отрыве от других психических проявлений. Вы вот ввели в свое рассуждение
чувство, следовательно есть необходимость рассмотреть и чувственное сопровождение
мышления. Я имею ввиду не органы чувств, а более высокие психические переживания
типа веры, надежды, любви, радости и т.д. Без этого введение различий в мышлении
будет невозможно, ну или будет неполным.
Можно вновь вернуться к языку психологии. В нем различаются эмоции и чувства. Эмоции понимаются как мгновенное переживание, они возникают лишь в связи с конкретным реагированием. Смех - как пример. То, что вызвало смех сейчас, почти нереально воспроизвести вновь.
Чувства - это более долгоиграющие переживания. Но они не обладают той силой выплеска, как эмоции. Они более сдержаны в проявлениях, если сравнивать их с эмоциями, но намного более устойчивы и протяженнее.
Возможно ли чувство мышления? Думаю, что да. Но по собственному переживанию этого состояния сознания, мышление ассоциирую с болью. Думать - это больно. И вот умение преодолеть болевой порог мышления не столь простая задача. Превратить же мышление в такое состояние переживания, как иные чувства, не у многих получается. Мы инстинктивно защищаемся от боли и пытаемся ее избежать. Потому, кстати, связываю мышление еще и с волевым актом. Безвольное мышление - это обычно не особо что-то значащий поток проговаривания слов в своем внутреннем мире. Хотя нередко именно этот поток внутренней речи ассоциируют с мышлением. Но я считаю, что это разные процессы. Внутренняя речь - это еще не мышление. Она сопровождает мышление, но собственно мышлением не является.
> Действительно, существует проблема измерения глубины обладания знаниями и навыками - создаются тесты (которые, к стати говоря неплохо оплачиваются), существует проблема определения «кто умнее» - создается система грантов и премий и т.п..
При таком подходе, если за основу возьмем метрическую систему научного подхода, придется решить несколько проблем. Первая - введения воспроизводимого эталона. К тому же придется определить критерий достоверности измерения - степень однозначности связи между измеренными знаниями и выставленной оценкой. Вторая- объект измерения придется как-то специально конструировать, но насколько такая конструкция переносима на реальность, в которой поток событий, на которые предстоит знанию и навыкам реагировать, может этой конструкции не соответствовать.
Скорей приходится говорить о ситуативном измерении, не накладывая жестких требований на эталон «знаний и навыков», как и под конструкцией полагать сиюминутно сложившуюся ситуацию, не требуя особой ее воспроизводимости. Просто ввести поток измерения, как сопровождающий фактор. Оценку знаниям одну на всю жизнь поставить невозможно. Знания - это бег на стайерскую дистанцию длиною в жизнь.
> Измерение в морали: вот этот «мальчиш-плохиш» - на самом деле молодец и умница (знает как добиться выгоды), равняйтесь на него ребята, а вот этот «мальчиш-кибальчиш» - крикун и дурак, неконструктивный элемент. Кто устанавливает измерительную шкалу, тот определяет будущее и управляет настоящим.
Попытки измерить рациональностью категории нравственности активно предпринимались в начале двадцатого века. Сейчас не припомню общий ход рассуждений (надо поднимать материалы, с которыми когда-то знакомился), но собственное понимание могу предложить.
Ценностные ориентиры ввести в абсолютных характеристиках добра и зла фактически невозможно. Что есть абсолютное благо, рациональная мысль охватить не может.
Одна из причин, на мой взгляд, что ценности не есть некие отвлеченные понятия,
они напрямую связаны с главной нашей оценкой - оценкой самосуществования. Ценности
и определяют, существуем мы или нет, и то, как мы существуем и с кем. Всякое
покушение на наши ценности воспринимается как покушение на наше существование.
Так же как и любовь. Любить - это стремиться к тому, чтобы объект нашей любви
существовал вечно. Ненавидеть - стремиться уничтожить угрозу существованию
объекта нашей любви.
Это как личная форма. В социальном плане происходит нечто подобное. Мы себя
связываем с некой референтной группой. Отсюда и наши коллективные ценности
- это принадлежность к этой группе, нашей принадлежности к ней и принятие ею
нас, и в качестве высшей ценности - ее существование вечно.
Заметьте, что все споры вокруг ценностей (национального вопроса, социальной тематики) на форуме моментально переходят на личности. Именно поэтому. Происходит отстаивание права на существование и (осознанно или нет - не важно) стремление уничтожить угрозу этому существованию. Обоснование такого права нисколько не опирается на какие-то разумные суждения по своей внутренней природе. Я есть я, и все. Как раз бездумность дает более оголтелые образцы защиты своего права быть таким, каким есть. Границы существования очень узки и угрозу представляет все вокруг.
Если же учесть, что существование, если его вводим как понятие, которое задает ценности, еще связано с тем, что является нашим миром, в котором мы существуем, то тогда картина становится еще более выпуклой. Если собственный мир строится в опоре на собственные силы, то тогда это одно. У человека есть куда уйти, расширяя границы своего мира. А если существуешь на ком-то, скажем, паразитируя на социуме, то тогда, если этот социум не дает соки к существованию, он должен быть атакован, чтоб не рыпался. Вирусы ведь тоже хочят жить, а раз среда их существования, например, чужой интеллект, то какое может быть единение ценностей у «вируса» с этим интеллектом? Этот интеллект для вируса лишь питательная среда, желательно, чтоб безопасная – травка, одним словом.
То есть ценностная шкала - это всегда по-гамлетовски: «Быть или не быть?»
Ввести же шкалу измерения более быть или менее быть, мне кажется, крайне проблематичным. Здесь другой критерий действует - сохраняют ли чужие ценности мне право быть. Тут не плавная шкала измерения «бытия», а ступенька - «да или нет».
> Но может быть попытаться использовать распределенную интеллектуальную систему?).
Чтобы ее отстроить необходимы две вещи. Деньги (силы, люди, время, переключение на эту задачу целиком своих усилий - а потому и деньги). Ибо как технически сделать такую модель более-менее понятно и можно сделать, но см. пункт первый. Надеюсь, что Владислав Иванович в ближайшее время допишет заявку на грант нашими совместными усилиями (и Вашими в том числе).
Вторая вещь - это сколь много участников удастся вовлечь в этот проект. Все та же социализация как задача. Без социализации этот проект потеряет свой смысл.
Дискутировать в формате форума РМ мне самому тесно. Не хватает многих инструментов, которые невозможно включить в форумный формат. А чтобы сделать иное, см. пункты первый и второй.
С уважением, В.Ушаков
* * *
Можно подвести промежуточные итоги.
Так и не ставя точку и не давая законченный ответ, что есть мышление, тем не менее, оказалось возможным рассмотреть его с разных сторон.
Мышление как нечто целостное.
Мышление с точки зрения различных его форм: миф, магия, наука, здравый смысл ...
Мышление как чувство, как особое состояние сознания: эмоциональный выплеск в виде озарения и чувственное переживание мышления как боль.
Интенция мышления: ориентация на осмысление объекта в различных его ипостасях, либо же на субъекта.
Среда мышления, в которой собственно мышление живет: индивидуальное мышление, коллективно распределенное, обезличенно социальное.
Состояния мышления: статика мысли и ее динамика (поток мышления).
Инструменты мышления в виде использования различных методик познания: научные, как конструирование предмета исследования и измерение объекта, всякого рода мыслительно- технологические приемы, поиск чуда, философского камня, механизмы передачи информации, понятийная коммуникация. Инструменты мышления чаще всего интерпретируются собственно как мышление. Хотя эти методики можно толковать точно так же, как орудия труда. Они делают более сильными наши руки и удлиняют наши ноги, если такой образ перенести на мышление. Скажем, введение порядкового представление числа в десятичной системе заметно упрощает процедуру умножения, если сравнить с таким же умножением римских чисел.
Связь мышления с его предметом: достоверность выводов мышления и различные формы этой достоверности.
До сих пор не шел еще разговор об языке мышления и есть ли он, именно как язык. Под этим можно подразумевать как древние греки, различавшие обыденный язык и язык идей - логоса, особые языковые средства.
Но есть и другая сторона вопроса о мышлении, пока не затронутая. Это деятельность
мысли. Как мысль превращается в действие, если, конечно, превращается.
* * *
Бессмысленная деятельность против бездеятельной мысли. Обыденный язык разделяет мысль и действие, вполне допуская, что мысль может быть бездельной, а деятельность бездумной.
Так все же как, при каких обстоятельствах, по отношению к чему мысль превращается в действие? Именно этот вопрос хотел бы выделить, не очень углубляясь в то, что есть действие и деятельность как таковые во всех их ипостасях, и не особо строго их различая, больше полагая действие и деятельность в едином контексте.
Постановка задачи еще тем сложна, что ее невозможно рассматривать в каких-то обобщенных категориях. Взаимосвязь мышления и деятельности по-разному себя проявляет в разных формах мышления. Полагание мысли и деятельности в рациональном сознании далеко не идентично мысли и действию в магии, но и обыденное сознание может разойтись с мифом, как правильно помыслить, чтобы что-то сделать. Как и другая сторона медали. Интенция мышления тоже может накладывать свои требования и ограничения на действие, а действие не обязательно требовать сопровождения мышлением.
Если брать самые общие характеристики, то можно вспомнить определение мышления, данное Спинозой, как способность двигаться по контурам любых тел. Так же и гегелевское толкование мышления как любую деятельности мыслящего тела. То есть если мы мыслим правильно, то мысль порождает способность к любому действию. Очень заманчиво так трактовать связь мысли и действия, но жизненная практика подсказывает, что столь однозначное толкование с трудом можно распространить на человеческое поведение: то ли мыслим не правильно, то ли между мыслью и действием есть еще что-то, что необходимо для превращении мысли в действие.
Рационализм рассматривает деятельность в определенном противопоставлении субъекта и объекта. Тогда деятельность понимается как способность преобразовать объект, придать ему новую форму, превратить исходный материал в продукт. При таком понимании деятельность уже может толковаться как волевой акт, как сознательное проявление активности человеком (в отличии от бессознательного). И в этом отношении мышления к деятельности мысль направлена на формирование целей, изучение средств для достижения целей, оценку результата и обучение деятельному процессу. То есть собственно мысль рассматривается исключительно под этим углом зрения. Тогда переходным мостиком между ею самой и деятельностью оказывается не достоверность мысли, не ее законченность, но волевой акт. Дальше не думать - действовать надо. То есть такое мышление всегда связано с необходимостью принятия решения и теми рисками, которые это решение сопровождают.
Причем надо отметить, что чтобы не выделяло мышление при такой взаимосвязи с деятельностью: лишь сам объект, на трансформацию которого направлено действие; включало бы еще изучение субъекта, его рефлексию по поводу деятельности, - но конечное принятие решения всегда происходит в условиях неполноты информации. Этот разрыв между знанием и действием как раз и преодолевает волевой акт, связан ли он с само-волением или же совершен под воздействием извне.
Мифологическое сознание ключом между мыслью и действием не обязательно будет полагать волевой акт. Для него иная связь этих пространств, да и собственно действие не столь уж однозначно связывается с необходимости произвести какой-либо продукт. Миф героичен и бросить вызов судьбе в нем большее действие, чем обыденная обработка материала. Да и волевой акт, как мостик между словом и делом, в мифе не предстает как проблема: героика по своей внутренней сути является проявлением воли. Но вот другой подход - обретение сверх-естественных свойств - является для мифа настоящей задачей. Ожидание, поиск и созидание чуда - вот куда направлена мысль мифа. Без чуда нет действия, ибо без обретения чудесных свойств совершить нечто в тридевятом царстве невозможно.
Следуя этой логике, можно в коллективно-распределенном мышлении выделить свою
взаимосвязь между мыслью и действием. В нем главной проблемой окажется уже
нечто иное - само движение мысли по сетям, коммуникация мысли. Суть в том,
что оконечная трансформация слова в дело для такого типа мышления реализуется
как бы сама собой. Любой подключенный к сети мыслящий субъект с необходимостью
уже включен в какой-то деятельный процесс. И с точки зрения коллективно- распределенного
мышления, как целого, порог волевого акта почти нулевой, если мысль вызрела
и представлена действительно как коллективная мысль. Все промежуточные шаги
действий по ходу согласования такой мысли с неизбежностью осуществлялись. В
этом ее отличие от индивидуального мышления и связанного с ним принятия решения.
В каком-то смысле коллективно-распределенная мысль приобретает органику: она
меняет не некий объект вовне, но самое себя. При этом и внешний объект оказывается
включенным в тело коллективно-распределенной мысли.